Ткач - [40]

В комнате не было лампы, но стены, как и везде, излучали слабый свет. Минимализм, похоже, здесь приветствовался. Низкая кровать, письменный стол у окна, не украшенного шторами. Фин распахнул створки. Ненавязчивый, но ощутимый запах роз примешивался к соли океанского ветра, звезды выкладывались в неизвестные сложные созвездия, горизонт был смазан непроглядной тьмой. Если звезды смотрят на эти порты, наверное, тоже считают их некими светящимися созвездиями…

Фин прошел в небольшую ванную комнату. Некоторое время исследуя рычажки, разобрался с системой подачи воды и приятно поразился её мягкости — как, интересно, её очищают? — и нисколько не удивился, обнаружив, что его ждет чистая, пошитая уже по местной моде одежда, однако в постель забрался нагишом. Матрас был жестким, но удобным, почти идеальным. Накрывшись с головой легким одеялом, тут же нагревшимся, Фин провалился в сон.

Красотка в маске, скрывающей разрез глаз, поцеловала его в висок посреди людной площади. Хохочущий и кричащий праздник разворачивался в ночном городе. Краски его — багрово-алые, ярко-синие, взрывающе-зеленые, ядовито-желтые — резали глаза, заставляя подслеповато щуриться. Факелы взмывали в воздух, падали, со змеиным шипением тухли в воде каналов. Самые немыслимые маски окружали его. Перья, клювы, когти, накладные носы, кружево, драгоценные камни терзали сознание. Поцелуй путеводной нитью потянул его, заблудившегося в сумасшедшем карнавале, прочь. Шаг за шагом в темноту и пустоту. Шлейф духов оставлял в воздухе ускользающий аромат роз. Фин тянулся к нему всем естеством, настолько сильно, что ему начало казаться, будто сам растворяется в ночи, становится этим запахом, а когда-то давным-давно был лепестком розы, безжалостно раздавленным ради капли масла. Он почти ощущал ту боль, которая позволяла неизвестной манить его за собой, боль, уничтожающую прекрасное — ради прекрасного. Где-то за невидимым углом послышался смех, звонкий, тонкий, взрезающий вены своей искренностью. Фин рванул туда — и оказался в комнате с белыми стенами, испещренными неясными знаками. Ни дверей, ни окна, ни незнакомки, только иероглифы-буквы, потрясающие красотой своего исполнения и гнетущие силой, в них укрытой. Как только Фину показалось, что он может их прочесть, что понимает каждый нюанс, каждый оборот, буквы начали отрываться от стен, собираясь в огромный молчаливый рой над его головой. Страх, неконтролируемый и всеобъемлющий, уже охватил Фина. Бежать, бежать сквозь стены, вырываясь из клубка жалящих букв, бежать так быстро и долго, чтобы даже собственное дыхание оказалось позади. Внезапно он врезался грудью в металлическую сеть, распятый, подобно бабочке, на гигантской паутине, удерживающей белоснежные здания города-флотилии вместе. Невозможность пошевелиться, закричать, порвать стальные нити, уже вздрагивающие под лапами огромного паука, приводили Фина в бешенство — и ужас. Тишина, коконом окутавшая, оглушающая, разорвалась вороним граем. Черная птица приближалась. Взмахи её крыльев тяжелыми ударами приминали воздух.

— Отпусти!

Птица взвилась спиралью ввысь, чтобы опрокинуться на паутину.

— Отпусти!

Взгляд её молил, когти рвали металл в клочья.

— Отпусти!

А Фин уже летел в пустоту, не удерживаемый, не преследуемый никем и ничем, кроме хриплого крика о помощи.

Он проснулся не сразу. Волны сна никак не желали отпускать, укачивая на белом лепестке, плывущем в темноте. Ни звука, ни мысли, только теплый ветер, пахнущий солью и розами, слабо поглаживал дрожащие веки. Фин слушал сердце, понимал, что спит, но не торопился открыть глаза. Нужно было сперва унять дыхание и понять…

Из бесконечного покачивания его вырвало осторожное прикосновение теплой руки к плечу. Исиантарин. Имя бальзамом растеклось по венам. Фин ухватился за прочную нить тепла, подтянулся, потом еще немного — и открыл глаза. Девушка тут же отняла руку. Он улыбнулся и получил ответную улыбку, со сна всё никак не понимая, почему взгляд девушки столь изучающий. Спустя несколько долгих секунд Фин осознал, что во сне одеяло сбилось на пол, и теперь все особенности строения его тела предоставлены для детального изучения. Кто-то иной смутился бы, но Фин вальяжно подтянул ткань к себе, набрасывая одеяло на бедра.

— Давно будишь меня? — спросил он, потирая глаза.

— Несколько минут. Мне начало казаться, что тебя забирает дно.

— Забирает дно?

— Да. Это когда люди засыпают и не могут проснуться. Они видят сны, понимают, что спят, но не могут открыть глаз — и умереть тоже не могут…

— Хорошо, что до дна я не дотянулся, — Фин сел, пытаясь представить каково это — вечно спать. Слишком гнетущие мысли для начала дня. — У вас принято завтракать?

— А так же обедать и ужинать. Приводи себя в порядок. Я буду ждать за дверью.

После невольного обнажения Фин не возражал бы, если бы девушка осталась здесь и дальше, но она, скорее всего, сочла упавшее на пол одеяло недостаточным аргументом для того, чтобы не выходить из комнаты.

Струи ледяной воды обожгли кожу и в мгновение прояснили сознание.

Фин слышал от учителя, что сны саоссцев часто являются гораздо большим, нежели простой игрой подсознания. Тем более, если это кошмары. Они снятся очень редко, почти никогда, потому относиться к ним нужно с особым вниманием, стараясь раскрыть каждый штрих сказанного Первоначальным. Если бы здесь был Сид, можно было бы всё рассказать ему, он непременно бы всё понял и объяснил: и паутину, и запах роз, и женщину, и проклятья, и птицу. Вот только Сида здесь нет. Значит, придется разбираться самому, раз за разом погружаясь во мрак, чтобы понять.