Титаны Возрождения - [36]

Макьявелли интересовала проблема исторической правды в широком смысле слова, хотя ходячее мнение, столь распространенное, сколь и необоснованное,состо'ит в том, что он во всем исповедовал в качестве главной политической доктрины «теорию обмана». Ее пытаются обнаружить в его философских, исторических и драматургических произведениях.'' Так, лицемерие и ханжество фра Тимотео из блестящей и глубокомысленной комедии «Мандрагора» нередко подается как убеждение самого автора. Показалось бы нелепостью приписывать Мольеру все черты его Тартюфа, хотя гениальная комедия французского писателя выросла из «Мандрагоры», своей литературной предшественницы. В такой же мере не могут увенчаться успехом поиски «теории обмана» в исторических произведениях Макьявелли: «Я свободен от всяких авторитетов», — писал он в письме к Донато Джанотти по поводу изложения истории

==101

захвата власти семейством Медичи, а обращаясь к Гвиччардини, шутливо обещал заплатить ему «десять сольдов и даже больше» за совет, как избежать при описании исторических событий «излишней похвалы и излишней хулы».¹⁰ Макьявелли не только стремился к объективному изложению событий, но и достиг его: его историческая правда и жизненная, «бытовая» правда выше и глубже «теории обмана», хотя и не лишена тенденциозности, связанной с ведущими идеями всего его творчества.

Его идеи, безусловно, произвели революционизирующее действие на европейские умы, на философов и политиков, республиканских вожаков и мыслящих монархов. Эти идеи пронизывают прежте всего его главные произведения — «Рассуждения» и «Государь» — двуединое сочинение Макьявелли, воспринимаемое нередко как парадоксальное несоответствие двух направлений одного писателя, идейную квадратуру круга. В действительности они представляют диалектическое единство. И в «Рассуждениях», и в «Государе» он решает проблему государства. Государь — это «форма», народ — «материя», а «форма, подобная материи, — пишет Макьявелли в своих «Рассуждениях», — не может быть совершенно противоположна ей»." Под народом Макьявелли понимал всех граждан государства, кроме дворянства, к которому он относился крайне враждебно, как представитель прогрессивной части итальянской ранней буржуазии, ищущий путей спасения Италии, укрепления се государственных основ в условиях начавшейся феодальной реакции. В то же время деятели, достойные наименования титанов Возрождения, не были буржуазно ограниченными: ¹² выступая за предупреждение, а в случае необходимости — и за пресечение вспыхнувшего восстания низов, Макьявелли считал, что в целом народ мудрее и постояннее государя.¹³ Эти его теории—не игра в афоризмы, а естественные противоречия, наблюдаемые исследователем при изучении сложных социальных явлений. Диалектический и всесторонний метод изучения общественных явлений был в определенной степени революционизирующим по своей сути. Это понимал уже Фрэнсис Бэкон: «Мы должны быть благодарны Макьявелли и другим подобным ему писателям, которые открыто, ничего не затушевывая, изображали

==102

то, как люди обычно делали, а не то, что они должны были делать».'⁴ Главным у Макьявелли является не признание, а усгановление нового, неизвестного ни античным писателям, ни мыслителям средневековья закона: исторический процесс, смена форм государств происходит не по желанию или фантазии людей, а под влиянием непреложных жизненных обстоятельств, под воздействием «действительного хода вещей, а не воображаемого» (. . . piu conveniente andare dietro alia ueritd efieftiiule delta cosa, die alia immaginazione di essa).

Провозглашение естественной необходимости смены форм правления было для начала XVI в. крайне плодотворной идеей, свидетельствующей о появлении в Европе мыслителя нового типа. Весьма новым и смелым был также тезис Макьявелли о неизбежном движении и своего рода диалектическом перерастании, «соскальзывании» различных форм государства в свою противоположность, независимо от того, какие средства — добродетельные или порочные — были бы применены для их сохранения («. . .nessuno rimedi puo farvi a far che поп sdruccloli nel suo contrario per la similitudine che ha in questo case la virtu ed il vizio») .^1Ь Макьявелли показал, что государи и республики применяют для сохранения своей власти любые средства, в необходимых случаях весьма жестокие {«Crudelta Ьепе usata per necessita dell'assicurarsi»}.' Макьявелли обвинили в призыве к жестокости и в неразборчивости в выборе средств. В социологии повторялась ложная ситуация, подобная случаю с прообразом Тартюфа в макьявеллиевской «Мандрагоре», когда качества героя приписывали автору. «Государь» являлся трактатом о роли, месте и значении государя, принцепса, правителя, главы государства в Италии и Европе XVI в., а его объявили пособием для абсолютных монархов и'диктаторов. Макьявелли был не пропагандистом жестокости и лицемерия, а беспощадным по своей откровенности и правдивости исследователем методов и сущности единовластия. В «Государе» ни единым словом не упоминается о достоинствах единовластия, хотя оно и признается в условиях гибели республики реальным средством спасения государства от политической смерти.