Титаник. Псалом в конце пути - [12]

Шрифт
Интервал

Джейсон уже почти не слушает. Он смотрит то на струны, то на отца. Поздно. Они устали. Но сперва Джейсон хочет все-таки еще раз услышать, что все так и есть, что каждая из планет, друзей его поздних ночных часов, действительно имеет свой голос.

Отец гасит лампу, и они отправляются спать.

* * *

— Вы уже бывали в Америке, мой юный скрипач? — спросил Петроний, глаза его перебегали с полки для шляп на окно и обратно.

— Н-нет. — Давид смущенно взглянул на этого нервного пожилого человека. — А вы?

— Нью-Йорк — очень красивый город, — ответил Петроний. — Очень красивый. Ничего нельзя понять. Там такие высокие дома.

Давида все больше смущал этот чудной итальянец. Костюм был ему велик, манжеты — обтрепаны.

Джейсон, по-видимому, спал, откинувшись на спинку кресла. Спот терпеливо смотрел в окно, глаза у него были затуманены. Теперь, когда в вагоне стало светло, в его черных, гладко зачесанных назад и на уши волосах были отчетливо видны седые нити. Пенсне отчасти скрывало морщины вокруг глаз. Определить возраст Спота было трудно. Петронию, наверное, было за шестьдесят, Джейсону — под сорок, а вот Споту… Спот был хорошо одет — жилет, часы на цепочке, — он напоминал учителя, красивого и благополучного учителя гимназии. Но его глаза настораживали. Они как будто что-то скрывали, что-то похожее на тревогу, и Давид вдруг подумал, что уже видел такие глаза, дома, в Вене, в тех кафе, заходить в которые считалось неприличным.

— Нам предстоит плыть на самом большом в мире судне, — объявил Петроний и подергал себя за жидкую бородку. — Самом большом в мире. Оно так велико, что не может затонуть.

Давид с удивлением посмотрел на него. В разговор вмешался Спот.

— Это верно, — с насмешливой улыбкой сказал он. — Действительно, утверждают, будто оно непотопляемо. Газеты много писали об этом.

— Правда?

— Дело в том, что на судне имеется множество поперечных водонепроницаемых переборок, четырнадцать или пятнадцать, если не ошибаюсь, — они сконструированы так, что, в случае опасности, капитан, нажав на электрическую кнопку у себя на мостике, может закрыть двери в переборках. Двери в глубине судна захлопнутся. И мы, пассажиры, даже не замочим ботинок.

— Да, электричество, электричество! — восторженно подхватил Петроний. — По-моему, оно такое трогательное!

— Если бы изобрели еще и электрического капитана, это принесло бы огромную пользу, — благоговейно заметил Спот.

— Да, вы совершенно правы, совершенно правы! — взвизгнул Петроний. — И вы полагаете, это возможно? Я имею в виду — изобрести электрического капитана?

— Безусловно. Такой капитан никогда не допускал бы навигационных ошибок. А еще — электрических музыкантов. Которые не фальшивили бы и играли без ошибок. — Спот строго посмотрел на Петрония.

— Слава Богу, что мои дни на земле подходят к концу! — Петроний содрогнулся. Через минуту он спросил: — Как вы думаете, а я мог бы стать таким электрическим музыкантом?

Он спросил это без тени юмора, и, желая прервать этот нелепый разговор, Давид воскликнул:

— Я только один раз плавал на настоящем пароходе. На пароме из Дувра в Кале. То есть из Кале в Дувр.

— Понятно. Кале — Дувр, — мрачно сказал Спот. — Итак, мы отправляемся в рейс на самом большом судне в мире. Оно может взять больше трех тысяч пассажиров. — Спот замолчал и снова уставился в окно.

— Вы понимаете по-итальянски, мой юный друг? — с надеждой спросил Петроний.

— Боюсь, очень плохо.

— Ну… Ну что ж. Но вы были когда-нибудь в маленьком театре? Таком маленьком-маленьком?

Давид изо всех сил старался быть вежливым и предупредительным. Полагая, что речь Петрония кажется ему странной из-за собственного плохого знания английского, Давид сказал:

— Да, я очень люблю театр.

— Замечательно! — Петроний закатил глаза. — Значит, вы согласны со мной, что маленький театр самый красивый?

— Маленький? — удивился Давид.

— Да! Это единственный настоящий театр! Самый чистый! Самый истинный! Там самые красивые актрисочки, они так божественно парят в воздухе! — При этих словах ему на глаза навернулись слезы. — О! Маленький театр! И его маленькие актеры! — Давид беспокойно оглянулся, ища помощи, но Джейсон по-прежнему спал, а Спот с философской невозмутимостью смотрел в окно.

— Приятно слышать, — продолжал Петроний, — что и вы тоже, молодой человек, что и вы тоже… Еще древние китайцы умели ценить… или арабы… они были такие великолепные, такие артистичные… но в наши дни… в наши дни… поэтому я вдвойне рад, молодой человек, что вы тоже любите и цените театр марионеток! По вашему лицу я сразу понял, что вы интеллигентный человек!..

Давид начал кое-что понимать. Но он не успел ответить — Петроний завел длинную речь об истории театра марионеток с древних времен и до наших дней. Слоза били из него, как вода из фонтана, складываясь в неоконченные, бессвязные фразы. Давид не понимал и половины. Сперва он вежливо слушал, но постепенно его одолела усталость. К тому же охваченный восторгом Петроний все чаще сбивался на свой родной язык.

— Si, mio giovane musicante taciturno![6] Мой юный молчаливый скрипач! Mi sembri una piccola bamboal![7]Кукольный человечек. Вот на кого ты похож! Una marionetta! Вообще все люди похожи на маленьких-маленьких куколок! — Давид отчаянно пытался объяснить Петронию, что ничего не понимает, но фонтан превратился в гейзер, в настоящий водопад: — Si! Perche ti devo confessare un segreto!


Рекомендуем почитать
Я уйду с рассветом

Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.


С высоты птичьего полета

1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.


Терпеливый Арсений

«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».


От рассвета до заката

В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.