Тит Беренику не любил - [12]
Уже около самой школы Тома спросил:
— Вам стыдно, правда же?
— Ну да, — ответил Жан, чтобы он успокоился.
Через два дня Лансло нашел у Жана запрещенную книгу. «Роман! Роман!» — причитал он на весь коридор. Жану стало смешно, но он промолчал. Гелиодора у него изъяли, самого публично отчитали, а книгу было решено предать огню. И всех учеников созвали посмотреть.
Щеки Жана пылают. Шрам на лбу раскалился добела, точно кусок железа в горне, казалось, лицо вот-вот расплавится и потечет. Прямо напротив стоит Тома. Отблески пламени пляшут на его толстых румяных щеках. От этого жаркого мерцания исходит тепло и покой. Отныне Жан станет послушным, смиренным, любящим одного только Господа Бога. Никаких больше дерзостей и пререканий. Но в тот же вечер перед сном у него началась страшная рвота.
Он наклонился над тазом, который Амон поставил ему на постель. Дрожащий голос звучит гулко:
— Вот доказательство того, что душевное возбуждение переходит в телесное.
— Разумеется, греховное чтение чрезмерно вас разгорячило.
— Как любовь — героев романа.
— Это вздорный роман.
— Как вы думаете, может ли женщина краснеть или бледнеть от любви?
— Конечно, если это любовь к Богу.
— И лицо моей тетушки может вдруг стать пунцовым, как мак?
— От пылкой молитвы кровь приливает к щекам.
— А могут ли два создания божьих любить друг друга так же пылко?
— Этот пыл — лишь соблазн. Единственная истинная любовь — любовь к Господу Богу. Любить друг друга эти ваши двое могут только в Боге.
Жан обессиленно закрыл глаза. Прежде чем уснуть, он еще слышит, как ходит по комнате Амон, как звякают инструменты, которые он перекладывает, а слова Гелиодора постепенно меркнут. Бог даст ему силу забыть их совсем.
Прошла неделя, однако он не только не забыл их, но стал делать в тетрадях такие записи, которых не бывало прежде. Не рассуждения, не объяснения, а описания: пейзажа, изменчивого неба, лучезарного или мглистого солнца. Но лица и тела людей затрагивать не смел — не хватало Гелиодоровой дерзости. Он говорил лишь о погоде — ясной и ненастной.
Мало-помалу им завладевало желание писать, и гипотипоза теперь ни к чему — его ведь занимали не убийства и сражения, а цветущие долины, поля, сады, озера, птички.
— Не увлекайтесь воспеванием красот природы, не то уж слишком пристраститесь, — говорил ему Лансло.
Тогда Жан стал воспевать монастырскую тишину, уединение и благочестие, но педагоги разбранили и эти его сочинения. Они посовещались и вынесли совместное суждение: дело не в том, чему посвящены стихи, а в том, каковы они сами. Словом, лучше ему не посягать на поэзию. Лансло, желая отвратить его наверняка, безжалостно рубит:
— В поэзии вы не сильны.
Жан уязвлен, но скрывает обиду:
— Но это не поэзия, месье, это скорее живопись.
— Не играйте словами!
— Я не играю. Это просто наблюдения, мне нравится наблюдать.
Он сам не понял, до чего это верно. Несколько дней спустя он встретил в парке мальчика, тот сидел и держал на коленях раскрытую книгу. Это был новичок, настоящий красавец; Жан, кажется, его уже заприметил в извилистых коридорах замка Вомюрье[28], куда его переселили. Он подходит поближе, видит гравюры в его книге.
— Я маркиз д’Альбер[29], — говорит новичок. — Знаете эту картину — с 1642 года она прославилась на весь свет?
— Наверняка не знаю.
— Ее написал тот голландский художник, который, как считается, лучше всех изображает темноту.
Жан наклоняется, глядит. Изумленно трясет головой. Люди на картине пробиваются к свету, идут, парят, выплывают из тьмы. Он неотрывно смотрит на гравюру, но мысли его о другом. О том, что где-то там, в чужих краях, люди творят, рисуют, пишут — свободно.
— Если не хотите неприятностей, лучше уберите эту книгу.
— Да я могу выписывать любые книги, и, вот увидите, мне ничего не будет, — хвастает маркиз.
И Жан решается — просит, с легкой заминкой, достать ему еще один экземпляр Гелиодора. Нехорошо, конечно, но что же остается делать, раз учителя противоречат сами себе: запрещают ему то, чему учат!
С тех пор они с новичком каждое утро вместе ходят от замка до школы, и тот рассказывает про свою семью: как сказочно они богаты, какие у них связи; а кроме того, говорит, что наслышан о Жане как о самом лучшем, самом умном и талантливом ученике. И Жан начинает ему доверять. Втайне от всех зовет его в свою комнату, сначала раз, другой, а там и каждый вечер, посвящает в свои дела: что читает и что переводит. Держится с ним как старший, как наставник, показывает разные приемы и хитрости, которые делают перевод лучше и точнее.
— Но вы же переводите не полностью?
— Все, что надо, тут есть.
— Я иногда перестаю вас понимать.
— Так и задумано, — усмехается Жан.
Своего рода негласный взаимообмен происходит между ними: у одного преимущество в знаниях, у другого — в высокородности; но превосходство Жана объяснимо семилетней разницей в годах, а то, чем владеет маркиз, не зависит от времени. Он это знает, и хоть жадно ловит каждое слово товарища, но неизменно сохраняет самодовольный вид и веру в то, что знатности талант положен от рождения.
Жан получил от юного маркиза свой греческий роман, новый экземпляр, хранит его в надежном тайнике, но каждую свободную минуту достает, читает, страницами выучивает наизусть, в оригинале или на французском, во всех имеющихся переводах и в своем собственном, который он все исправляет, переписывает, дополняет. Герои романа видят и любят друг друга, эти вещи для них неразрывны. «Чтобы пылко любить, надо видеть того, кого любишь, но как же тогда Бог, которого никто не видит?» — эта мысль неотступно преследует Жана. Вопросов, рассуждений множество, но главное — ему безумно интересно следить за приключениями персонажей, представлять себя на их месте. Учителя твердят: «Держитесь высокого, будьте взыскательны, не поддавайтесь соблазну театра и занимательных историй», — но Жан поддается, во-первых, в силу возраста, ему шестнадцать лет, но, главное, еще и потому, что все переживания героев, кажется ему, отражают истинные чувства, о которых с ним никто не хочет говорить. Дело кончилось тем, что дней десять спустя Лансло, заподозрив неладное, устроил Жану форменный допрос — нечистая совесть заставляла голос Жана трепетать — и строго его отчитал. Жан залился румянцем, а учитель приказал ему немедленно идти на исповедь.
Настоящее издание представляет собой первую часть практикума, подготовленного в рамках учебно-методического комплекса «Зарубежная литература XVIII века», разработанного сотрудниками кафедры истории зарубежных литератур Санкт-Петербургского государственного университета, специалистами в области национальных литератур. В издание вошли отрывки переводов из произведений ведущих английских, французских, американских, итальянских и немецких авторов эпохи Просвещения, позволяющие показать специфику литературного процесса XVIII века.
Ханна Кралль (р. 1935) — писательница и журналистка, одна из самых выдающихся представителей польской «литературы факта» и блестящий репортер. В книге «Белая Мария» мир разъят, и читателю предлагается самому сложить его из фрагментов, в которых переплетены рассказы о поляках, евреях, немцах, русских в годы Второй мировой войны, до и после нее, истории о жертвах и палачах, о переселениях, доносах, убийствах — и, с другой стороны, о бескорыстии, доброжелательности, способности рисковать своей жизнью ради спасения других.
Дадаистский роман французского авангардного художника Франсиса Пикабиа (1879-1953). Содержит едкую сатиру на французских литераторов и художников, светские салоны и, в частности, на появившуюся в те годы группу сюрреалистов. Среди персонажей романа много реальных лиц, таких как А. Бретон, Р. Деснос, Ж. Кокто и др. Книга дополнена хроникой жизни и творчества Пикабиа и содержит подробные комментарии.
Знаменитая историческая повесть «История о Доми», которая кратко излагается в корейской «Летописи трёх государств», возрождается на страницах произведения Чхве Инхо «Прогулка во сне по персиковому саду». Это повествование переносит читателей в эпоху древнего корейского королевства Пэкче и рассказывает о красивой и трагической любви, о супружеской верности, женской смекалке, королевских интригах и непоколебимой вере.
Судьба была не очень благосклонна к маленькому Цедрику. Он рано потерял отца, а дед от него отказался. Но однажды он получает известие, что его ждёт огромное наследство в Англии: графский титул и богатейшие имения. И тогда его жизнь круто меняется.
В этой книге, которая будет интересна и детям, и взрослым, причудливо переплетаются две реальности, существующие в разных веках. И переход из одной в другую осуществляется с помощью музыки органа, обладающего поистине волшебной силой… О настоящей дружбе и предательстве, об увлекательных приключениях и мучительных поисках своего предназначения, о детских мечтах и разочарованиях взрослых — эта увлекательная повесть Юлии Лавряшиной.