Тиски - [7]

А Беленьков, когда в этот день мы с ним вышли после отбой покурить, стал вертеть носом и морщить лоб. Потом изрек: «Тут что-то не чисто, арабов миллионов сто, целая куча. Получается десять арабов на одного израильтянина, к тому же арабов вооружили мы. Сделают они из Израиля компот, это как пить дать».

Через несколько дней пришли известия, что маленькие бьют больших. Днем выстроили на плацу весь личный состав полка. Комполка полковник Сергеев по кличке «горбатый» сказал: «Не буду говорить вам разные словеса. Мы — солдаты. На Ближнем Востоке идет война. Приказано набрать добровольцев — помочь арабам. Так что, кто хочет быть добровольцем — шаг вперед».

Шагнул весь полк. Во-первых, попробуй не шагнуть: не увидишь ни командировок, ни отпуска, ни увольнений. Во-вторых, обвинят в трусости, в-третьих, вообще интересно и как-то возвышенно шагнуть вперед, назвать себя добровольцем. В-четвертых, все уважали Сергеева, человека, провоевавшего всю войну на передовой и не любившего замполитов (под хмельком прямо называл их болтунами). И в-пятых, в глубине души никто не верил, что попадет с китайской границы на египетскую.

После этой истории интерес к войне сразу вырос. Все, почти без исключения, были на стороне Израиля. «Дубье эти арабы, — говорили ребята, — побросали такую технику, нашу технику. Так им и надо». Кроме того, на Дальнем Востоке почти нет антисемитизма. Так, во всяком случае обстояло дело в конце шестидесятых годов.

Но вся беда была в том, что парторг полка подполковник Рубинчик был по национальности еврей. Многим претило, что на политзанятиях он зло ругал израильтян, то есть в конечном счете — своих. Знали, конечно, — он работу выполнял, но все равно находили во всем этом что-то нечистоплотное. И вот однажды, это было, кажется, на шестой день шестидневной войны, Беленьков не выдержал и ядовитым голосом задал на политзанятиях вопрос: «Товарищ подполковник, а почему все же эти проклятые израильтяне напали? Их же не так много этих израильтян! Эти мерзопакостные израильтяне должны были бояться свободолюбивых и многочисленных арабов». Раздался громовой хохот. Рубинчик, пролепетав какую-то несуразицу об американском империализме, вышел.

Вечером Рубинчик нашел Беленькова и сказал ему с глазу на глаз: «Ты должен демобилизоваться в августе, а? Так вот, слушай, что я тебе скажу и запоминай: ты демобилизуешься последним и уедешь последним эшелоном! Долго будешь обо мне помнить!»

Парторг сдержал свое слово: Беленьков демобилизовался не в августе 1967 года, а в феврале 1968.

«Молчи-молчи»

Во всех воинских частях Советского Союза существует человек, которого либо совсем не знают, либо боятся — середины нет. Это — начальник особого отдела. В нашем полку начальником особого отдела был Петр Васильевич Бромкин, по прозвищу Молчи-Молчи. Физиономия у Молчи-Молчи была самая что ни на есть добродушная: толстоватый нос, спокойные глаза, кряжистая фигура… Только ходил он больно уж бесшумно и был чересчур вежливым. А когда офицер вместо обычной ругани начинает говорить с солдатами вежливо-ледяным тоном, солдату становится не по себе, солдату бывает страшно. Но Молчи-Молчи — особая статья. Начальник особого отдела не похож на другое начальство. Он, если можно так выразиться, лицо материально незаинтересованное. К примеру, командиру роты либо батальона совсем не выгодно, чтобы его подчиненный попал в дисциплинарный батальон или под военный трибунал. «Куда смотрел?» — скажет командиру батальона командир полка. «Почему не воспитывал?» — спросит командира полка командир дивизии. Комполка хочет спокойно выйти на пенсию, капитан, командир роты, хочет получить майора, молодому командиру взвода, лейтенантику, два года тому назад прибывшему в часть, хочется не только стать старшим лейтенантом, но и чтобы его перевели с Дальнего Востока в Европу или хотя бы поближе к Европе, к тому же ему надоела деревня, военные городки, он в город хочет. И что же, всем им отказаться от всего этого? Ведь у воинской части есть своя репутация, да и не принято как-то выметать сор из избы. И, как говорится, офицер тоже человек, он тоже может подумать: «Ну, посадим парня, ну, отсидит он положенное, ну, выйдет… Все равно ведь жизнь его останется поломанной. Да и не со зла он все это совершил, а по глупости».

Так иногда может думать офицер, если еще не ожесточился.

Вот и получается: провинился солдат, а начальство, не сговариваясь, молча, поступает так, что не попадает, все-таки, парень под суд. Дадут ему суток десять гауптвахты, заставят его все уборные перемыть, картошки дадут ему перечистить до умопомрачения, откажут, наконец, солдату в долго ожидаемом отпуске. Но все же спасут. Ради выгоды ли, по хорошему ли настроению или по другой столь же веской причине, но спасут.

Молчи-Молчи всего этого нет. Он не связан с другими офицерами выгодой, он не думает о солдате, как о человеке, ибо не соприкасается с ним в быту, а по должности своей смотрит на него, как на потенциального преступника. Его должность быть нигде и вместе с тем везде, внушить всем, что он все знает, что ему ведома солдатская мысль раньше, чем она родилась. Начальник особого отдела — это террор, которого не видишь, у которого нет цвета и запаха, но который чувствуешь всеми своими солдатскими нервами.