Тихий тиран - [91]

«Может быть, пошла к соседям? — стараясь думать спокойно, спросила себя Ксения. — Позвонить, что ли?..»

Она подошла к соседней двери, позвонила. Дверь открылась так быстро, что можно было подумать — там только и ждали, когда позвонят.

Вместо знакомой соседки — Вероники Кузьминичны — на пороге стоял кряжистый мужчина в спортивной куртке и выжидательно поглядывал на нее.

— А Вероника Кузьминична… — начала Ксения и замолчала.

— Она здесь больше не живет, — добродушно ответил мужчина. — Переехала, получила новую квартиру. А нас вселили сюда. Что ж это мы стоим? Проходите, пожалуйста…

— Да нет, спасибо, — отказалась Ксения, — я всего лишь хотела узнать… Дело в том, что я живу рядом, — она показала на свою дверь и смутилась, — я хотела сказать, что… жила рядом.

Новый сосед оживленно перебил, не дослушав:

— Так вы дочь Анастасии Кирилловны? Как же, как же… Слышали о вас… — Он вдруг хлопнул себя по лбу: — Ах ты, память моя девичья!.. Чуть не забыл… Она же для вас письмо оставила!

— Письмо? — встрепенулась Ксения. — Где оно?

— В почтовом ящике… На вашей двери.

Ксения рванулась к ящику и вдруг остановилась, вспомнив, что у нее нет ключа. Ключ остался в ящике стола, в квартире Валерия Игашова, в ее новой квартире.

— Я говорил ей, — бубнил в спину сосед, — зачем в ящике-то оставлять, когда мы сами можем передать? Оставьте, мол, нам, в полной сохранности будет… А она говорит: «Ничего, я лучше в ящике. Только вы ей скажите, что оно в ящике».

Ксения нашла в кармане карандаш и попыталась поддеть письмо через отверстие в ящике. У нее ничего не получилось. Она даже вспотела от волнения.

— Минуточку! — сосед решительно отстранил ее руку. — Я его сейчас достану.

Он ушел и вскоре вернулся, неся инструменты. Но, очевидно, он не был мастаком по части открывания почтовых ящиков. Поковыряв в замке отверткой, он засопел недовольно и поскреб лысеющую макушку.

— А сломать ящик вы сумеете? — с надеждой спросила Ксения.

— Сломать каждый дурак сумеет, — буркнул расстроенный своей неудачей сосед.

— Тогда ломайте! — приказала она.

Ломать — не делать… Через минуту Ксения держала в руках белый треугольник; защемило сердце — много лет назад они с бабушкой получали точь-в-точь такие же треугольники от матери. Но тогда была война, с которой младший сержант связи Анастасия Кирилловна Гаранина привезла сквозное ранение и два ордена Красной Звезды…

— Спасибо, — сказала она, — а теперь я пойду.

— Если хотите, я починю ящик? — предложил сосед.

— Спасибо еще раз… До свидания.

Она медленно спустилась по лестнице, но, выйдя на улицу, сразу же заторопилась. Она не могла понять, куда, собственно, торопится. А между тем почти бежала, сжав белый треугольник в руке. Потом она остановилась, почувствовав, что больше не в силах бежать. Увидела ярко освещенную витрину магазина и направилась к ней, на ходу разворачивая письмо.

«Ксюшенька, доченька! Не сердись ты на меня, на старую. Уехала я, стало быть, к брату твоему, к Владимиру. Уж как мне у него будет, не знаю. Да что мне, старухе, надо? Сама подумай. Ты не обижайся на меня, что не позвонила тебе, не сообщила. Веришь, сначала хотела, а затем уж передумала. Доченька, наконец-то и у тебя счастье в жизни обозначилось. Чего же я буду мешать?.. Ушла ты из дома — и так тяжко мне одной стало! Нет, не подумай, денег, что ты оставила, хватало, там в шкафу остальные лежат. Много ли мне нужно-то? Только что же деньги, коли я живой человек? Ты только не пойми, что я сержусь на тебя. Какая же мать сердиться станет, если у ее доченьки жизнь налаживается? А у тебя, видать, ладится. Я знаю, ты взяла бы меня к себе, да вот, наверное, муж твой не хочет, а ты сказать стесняешься. Я же все понимаю. Ты вот что, замуж за него выходи, пускай с тобой распишется в загсе, пускай все как у людей. А Вова меня очень звал. Да ведь и сын он мне. А с тобой, посчитай, я и так пожила сколько лет. Целую тебя, доченька моя любимая, будь счастлива, обо мне не думай. Твоя мать Анастасия Кирилловна».

Ксения дважды перечитала письмо, потом аккуратно сложила листок, сунула в карман, побрела по ночной улице.

И вдруг со страхом подумала, что не может вспомнить лица матери. Она даже остановилась и сильно, до боли, зажмурилась, но все равно — лицо матери не возникло, лишь отдельные черты всплывали в памяти: глаза, окруженные паутиной морщинок, рот — старческий, маленький, усохший, пепельная прядь волос, спадавшая на правое ухо… Но это были отдельные черточки, а вот само лицо… Нет, она не могла его вспомнить…

— Простите, девушка! — сзади ее нагонял явно нетрезвый человек.

«Девушка? Это он мне? Очевидно, кому-то еще…»

Но на улице больше никого не было.

Она остановилась, подождала, пока мужчина приблизится, и спокойно спросила:

— Что вам нужно?

— Это вы? — воскликнул мужчина. — Что это вы так поздно, доктор?.. Опять не узнаете? Я же Фомин… Позвольте мне проводить вас?

— Большого удовольствия мне это не доставит, — откровенно призналась Ксения, — впрочем, идите, улица общая.

Молча они прошли два квартала, неожиданно Фомин взял ее под руку, остановил.

— Доктор, — голос Фомина звучал глухо, — вы ведь ничего не знаете… Извините… Я с горя выпил… Мать моя умерла… Вот, понимаете, дело какое… Сегодня похоронили… Вот, с поминок иду.