Тихий тиран - [22]

И все-таки он задал вопрос, уже дома. Правда, сначала не о Федорчуке, а совсем на другую тему:

— Вы извините, но я не знаю вашего отчества, а так… Палладием… не могу.

— Алексеевич, — смущенно улыбнулся Фирсов, — но разговаривать будем потом. А сейчас ложитесь-ка в постель, Рубен Тигранович.

— Да, да, — суетилась Мария Герасимовна, — тебе нужно лечь в постель, Рубен. Спасибо вам, Палладий Алексеевич.

— Я завтра позвоню, обязательно встретимся, — прощаясь, говорил Фирсов. — Нам есть что вспомнить… Вот уж не подумал бы, что мы с вами земляки!

— Я недавно тут, — бормотал Манукянц, точно оправдывался, — после демобилизации. Маша родом отсюда, ну и решили на старости лет…

— Ну, все, все… С сердцем шутить не стоит. Прислать вам врача?

— Нет, не надо, — поморщился от ожившей боли в груди Манукянц. — Маша вызовет, если что… Палладий Алексеевич, один вопрос… Понимаете, трехкомнатная квартира Федорчуку не полагается — это незаконно.

— Какой Федорчук?.. Какая квартира? — удивился Фирсов и украдкой взглянул на Марию Герасимовну: может быть, Рубен Тигранович бредит?

— Так вы не знаете никакого Федорчука?.. Я так и думал… Он решил, что я не осмелюсь… Вот негодяй!..

Как только Фирсов ушел, Манукянц, сердито сбросив на пол одеяло, кинулся к телефону… Там на полу с телефонной трубкой, зажатой в скрюченной руке, и увидела его прибежавшая на стук упавшего тела Мария Герасимовна. Она с трудом разжала пальцы мужа, чтоб вызвать по телефону «Скорую помощь»…

Через два дня, несмотря на протесты жены, Рубен Тигранович оделся и отправился на работу. Чувствовал он себя хорошо и подумал, что врачи, как и положено врачам, сгустили краски. Никакой боли он не ощущал; приложив руку к груди, с удовлетворением отметил, что сердце бьется ровно и уверенно, потом прощупал пульс — семьдесят ударов в минуту. Тоже нормально…

Поздоровавшись, Клепанов приветливо спросил:

— Как спали, Рубен Тигранович? Как здоровы?

— Отлично! — бодро ответил Манукянц. — Все пустяки… Спазм.

— Так… — Клепанов постукал по столу пальцами. — Надеюсь, с Федорчуком все в порядке?

— Скажите, Георгий Васильевич, — Манукянц почувствовал, что у него пересохли губы, и облизал их языком, — если начальник лжет своему подчиненному, он тем самым совершает должностное преступление и попадает под действие статьи Уголовного кодекса или только морального?.. А?

— Что такое?! — Брови у Клепанова полезли вверх.

— Вчера я разговаривал с Фирсовым…

— С кем? — побледнел Клепанов.

— С первым секретарем областного комитета партии Палладием Алексеевичем Фирсовым, — громче повторил Манукянц.

— Вы что, с ума сошли? — выдохнул Клепанов. — Да вы понимаете, что…

— Кажется, начинаю понимать, что вы нечестный человек! — гневно выкрикнул Манукянц.

— Ну, дорогой мой, — протянул Клепанов, беря себя в руки, — так мы с вами не сработаемся.

Он глубоко и даже печально вздохнул.

— С товарищем Фирсовым я говорил не только об этом, — сказал Рубен Тигранович. — Еще и о том, что вы игнорируете решения исполкома, утверждающего списки новоселов.

— Ах, вот как! — Клепанов грохнул кулаком по столу. — Так вы еще и кляузник?! Я буду с вами разговаривать не здесь, а в кабинете следователя!

Манукянц почувствовал, как снова кольнуло в сердце. Он молча смотрел на Клепанова, а тот совсем потерял самообладание:

— Я не хотел предавать гласности эту историю, но теперь я не буду молчать…

— Какую историю? — почему-то шепотом спросил Манукянц.

— На мое имя поступило два письма, из которых ясно, что вы за взятки предлагали некоторым гражданам…

Последних слов Клепанова Рубен Тигранович уже не слышал. Внезапно, как в самолете, резко набравшем высоту, у него заложило уши, потом вся комната поплыла. Клепанов, размахивающий руками, стал зыбким и растянутым, как при рапидной съемке. И он мягко, словно в сено, опустился в сияющую бездну небытия.

Крупина с раздражением взглянула на часы: Богоявленская опаздывала уже на двадцать минут, а Тамара Савельевна любила точность во всем. И тут же она подумала, что раздражение ее вызвано не столько отсутствием пунктуальности у Богоявленской, сколько ею самой вообще. Это открытие в какой-то мере напугало: Крупина вдруг поняла, что не сможет быть объективной, а разговор предстоял нелегкий.

Она снова раскрыла диссертацию. Диссертация была пухлой и весила, несомненно, килограмма полтора. Подумав об этом, она усмехнулась и начала медленно перебирать гладкие листы — почти каждая страница пестрела пометками: «В чем смысл абзаца?», «Общие рассуждения…», «Давно известно!», «Мысль не проявлена!», «Вывод бездоказателен», «Сократить в три-четыре раза», «Проценты не сходятся…» Это ее раздражение, ее неудовлетворенность обрели форму кратких и хлестких приговоров на полях.

В дверь осторожно постучали. Вошла Елена.

— Извините, ради бога, Тамара Савельевна! — смущенно произнесла она. — Я, кажется, опоздала?

— Да, — сухо подтвердила Крупина, — на двадцать минут.

— У меня сегодня свободный день, — опустила глаза Богоявленская, — закрутилась по дому, и, как назло, ни одного такси…

— Садитесь, пожалуйста, Елена Васильевна, — перебила Крупина. — Разговор у нас будет долгий и…