Тихий тиран - [12]

— Значит, вы и не собирались? — поразился Колодников. — Очередная выдумка?! Ну это уж слишком! Почему она меня постоянно вышучивает, почему сделала каким-то паяцем для всех?

Они шли по длинному институтскому коридору. Кулагин впереди, Колодников — поотстав на шаг, съежившийся, весь какой-то потерянный, раздавленный обидой.

— Почему? — Кулагин взял Колодникова под руку. — Потому, что вы, Павел Афанасьевич, несомненно способный хирург, но, простите, совсем не психолог. Если максимум через три месяца мы не сделаем Романовой операцию, через год она умрет. Романова сие прекрасно знает, любыми  а к т и в н ы м и  способами борется за свою жизнь. Для Романовой ее нынешняя жизнь — трагический спектакль. Она играет роль, которую не выбирала. И нравится эта роль вам или не нравится, поверьте, Романову не интересует! Она ведь не актриса в театре, ее аплодисменты не волнуют…

Позади застучали легкие каблучки. Кулагин оглянулся. Их догоняла Богоявленская.

— А я только что собиралась зайти к вам, Сергей Сергеевич, — сказала она. — Пятнадцать минут назад у меня была Крупина, спрашивала рукопись диссертации. Она ссылалась на вас…

— Да, да, — перебил Кулагин и, взяв руку Богоявленской, задержал в своей, — вы, конечно, отдали?

— Отдала, — кивнула Богоявленская.

— Я хочу, чтобы Тамара Савельевна прочитала и высказала свое мнение.

— Да, но рецензии уже есть, — попыталась возразить Богоявленская.

— Так нужно, голубушка. И вам, и ей, и мне, и всему нашему институту.

— Хорошо, — капризно передернула плечами Богоявленская, — если вы говорите: «Так нужно!» — я подчиняюсь. — И она ушла, всем видом своим выражая неудовольствие.

— Ну, а что вы скажете о новой больной, которую приняла Крупина? — неожиданно, без всякой связи с предыдущим, спросил профессор.

Колодников помялся:

— Случай, на мой взгляд, безнадежный. Вряд ли она выкарабкается.

— Да, пожалуй, вы правы, — согласился Кулагин, — очень жаль.

— Мы будем переводить ее в другую палату? — спросил Колодников.

— Нет, — подумав, сказал Сергей Сергеевич, — бессмысленно. К тому же надо быть гуманным по отношению к другим больным.

— Не совсем понимаю вас, — признался, морща лоб, Колодников.

Они уже поднялись на третий этаж и направились к кабинету Кулагина.

— А чего ж тут не понимать? — сказал Кулагин. — Все яснее ясного, голубчик. Мы переведем больную к инфарктникам. Она умрет там. И своей смертью сократит жизнь другим, у которых пока есть шансы. Инфарктники очень остро реагируют на смерть человека с тем же диагнозом… А сейчас она лежит в палате почечников… — Он насмешливо посмотрел на молодою хирурга: — Я же говорю, что вы с психологией на «вы»!

6

Придя на работу первым, Манукянц встретил заведующего отделом Клепанова.

— Ну что ж, товарищ полковник, вам предоставляется возможность на практике подтвердить свое желание помогать людям! — хлопнув Манукянца по плечу, заявил тот.

— Н-да, — неопределенно протянул Манукянц.

— Честно говоря, — Клепанов раскрыл портсигар, протянул Манукянцу, тот отрицательно покачал головой, — мне как-то неудобно…

— Что?

— Говорю, неудобно: я-то ведь всего лишь рядовой, к тому же необученный и вообще запас второй категории, а вы — два просвета и три большие звездочки на плечах…

Рубен Тигранович не нашелся что ответить и только спросил:

— Где мой стол?

— Вот, пожалуйста, — подводя Манукянца к окну, показал Клепанов, — у самого окна, по соседству с солнышком, так что и светлее и теплее будет. Ну, как говорится, с прибытием. Устраивайтесь, очищайте стол своего предшественника… Не повезло человеку…

— А что с ним? — спросил Манукянц.

— Да, да, — рассеянно ответил Клепанов, — не повезло — посадили. Словом, чувствуйте себя своим в нашем маленьком коллективе.

Минут через десять начали появляться и другие сотрудники отдела. Каждый из них подходил к Манукянцу и с достоинством представлялся, после чего усаживался за свой стол, выдвигал ящик, доставал разного цвета папки и углублялся в работу…

В конце первого рабочего дня, когда Манукянц закрыл на ключ ящик стола и собрался со всеми попрощаться, из-за перегородки вышел Клепанов, не говоря ни слова, взял Рубена Тиграновича под руку и повел в соседнюю комнату.

Манукянц увидел стол, покрытый скатертью, на котором стояло несколько бутылок вина и закуска: яблоки, печенье, домашнего засола огурцы, маринованные грибы, колбаса и большое блюдо с дымящейся картошкой.

В комнату тихо вошли остальные сослуживцы. Они смотрели на Манукянца и молча улыбались. Рубен Тигранович был смущен и тронут.

— У нас, дорогой Рубен Тигранович, — начал Клепанов, держа в руке налитый до краев стакан вина, — существует старый обычай: принимать нового человека в свой коллектив с хлебом-солью и… хорошим сладким вином! Ваше здоровье, коллега!

Так началась «штатская жизнь» полковника в отставке Рубена Тиграновича Манукянца. Казалось, она не сулила ему ни бед, ни огорчений, ничего, кроме чувства отлично выполняемого долга.

Прошел месяц. За это время Рубен Тигранович освоил нехитрую, но заковыристую технологию выдачи смотровых и ордеров. Как ни странно, но люди, которые приходили в отдел с явным намерением «стукнуть кулаком по столу», уходили домой умиротворенные, успокоившиеся. И причиной тому был не кто иной, как Манукянц. Сослуживцы с явной и тайной завистью следили за ним, даже переставали писать или читать, когда Манукянц беседовал с очередным посетителем. Рубен Тигранович разговаривал почти всегда в одном тоне. Но в этом «почти», пожалуй, и заключался секрет того, почему люди уходили из отдела довольными. Да, тон был один, но в одном случае Манукянц сочувственно кивал собеседнику головой, в другом — рассказывал веселую байку, и человек невольно начинал улыбаться, в третьем — без всякой дипломатии объявлял, что просьба удовлетворена быть не может потому, что она (всего-навсего) незаконна. И тут же вместе с посетителем внимательно и медленно прочитывал то или иное положение. И пришедший понимал, что не этот пожилой человек с глубокими черными глазами не хочет помочь ему, а сам он, проситель, собирался сделать что-то не так, не по закону…