Тихий страж. Бабушкина шкатулка - [82]

– Валерия Васильевна, вот ваша сумочка.

Та впопыхах не обратила внимания, что незнакомая дама называет ее по имени и только поблагодарила за сумочку, но потом спохватилась и спрашивает:

– Да откуда же вы меня знаете, сударыня?

– Я ваша племянница, если помните, Соня, Петра Васильевича дочь.

Тетя сначала нахмурилась, стала говорить, что, кажется, я была непослушной дочерью и муж у меня беспутный, но потом смягчилась, начала меня расспрашивать, как я живу, осматривать со всех сторон, нашла, что я пополнела и стала похожа на покойную Любу, – и предложила довезти меня в своем автомобиле. Тут мы окончательно разговорились и помирились. Кажется, главным образом, ее пленило и тронуло, что я потолстела. Во всяком случае, звала меня к себе, сделала намек, что не забудет меня в своем завещании и настояла, чтобы я взяла третью часть денег, что были в сумочке. Как я ни отговаривалась, пришлось взять, а там было до трех тысяч, так как тетушка только что была в банке.

– Так что ты получила около тысячи?

– Девятьсот восемьдесят пять рублей.

Софья Петровна, доведя рассказ до конца, задумалась, может быть, о предстоящей смерти тети Валерии, Во всяком случае, через несколько секунд она произнесла мечтательно:

– Ведь ей уже семьдесят семь лет, скоро восемьдесят.

– А нога у тебя не болит? – спросил опять муж, словно желая умалить значительность встречи у Гостиного двора. Софья Петровна так и поняла его слова, потому что с живостью ответила:

– Ой нет! – я и позабыла про нее!

Уходя ко сну, она еще раз, кроме обычного, поцеловала мужа, шепнув:

– Не сердись, Поль, что для меня гололедица оказалась счастливее, чем для тебя.

Прогулки в сумерках

I.

Солнце уже почти село. Местность казалась незнакомой и дикой. Болотистая низменность, спускавшаяся к озеру, готова была задымиться вечерним туманом. Ласточки чертили быстро и спутано зеленоватое, безоблачное, какое-то пустое небо. На холмике ярко горели красные кирпичные сараи. Других построек не было видно, хотя горизонт был достаточно открытым. Только из лесу, справа, на расстоянии верст семи или восьми, вероятно, подымался дымок, указывая какое-то жилье. Сплошной ковер лиловатых колокольчиков и розовой липкой гвоздики казался отблеском тихой, стоячей зари. Один корнет-а-пистон, дребезжавший из станционного флигеля модный марш, делал несколько реальным этот безлюдный, словно австралийский пейзаж. Невысокие дикие яблони, растущие там и сям по равнине, производили впечатление карликовых растений с длинными, впятеро длинней самого дерева, тенями Вероятно, два дня шел проливной дождь, так как лужи светлели бледно-зелеными озерцами по всей дороге с екатерининскими березами. Воздух был тих и тепел, запах мяты и меда временами наплывал сладко с еще более теплыми волнами еле заметного ветра.

Маврикий Иванович бывал на этой станции лет десять тому назад, но не узнавал местности, хотя все, повидимому, в этом безлюдьи оставалось без перемен. Безлюдье, впрочем, было довольно обманчивым, так как верстах в девяти был лесной поселок, населенный попросту самыми обыкновенными дачниками. Перемена была разве только в том, что за забором станционного двора не было ни одного деревенского экипажа, как это всегда бывало. Объяснялось это, быть может, довольно поздним часом, вчерашней бурей, сломавшей, по словам сторожа, мост через ручей, и тем, что поезд опоздал почти на четыре часа.

Маврикий Иванович помнил несложную дорогу, был одет по-дорожному, даже в высоких сапогах, не имел ручного багажа и держал в кармане револьвер. Пройти несколько верст в эти странные сумерки казалось нетрудным, почти приятным. Его переговоры со сторожем внимательно слушала дама, сошедшая вместе с ним на этой малопосещаемой железнодорожной остановке. В вагоне он ее не видел, даже не заметил, как она сходила, но, очевидно, что это была тоже приезжая, так как в руках у нее был маленький клетчатый сак, и потом – откуда бы быть на маленькой станции такой элегантной жительнице?

По городскому она была одета почти скромно, но здесь, на болотистой равнине, ее серое платье, маленькая шляпа с лиловым бантом, хрупкий зонтик и высокие серые ботинки казались необыкновенными по изяществу. Она имела вид несколько растерянный, но довольно равнодушно отнеслась к отсутствию лошадей. Спросила, нет ли на станции гостиницы, постоялого двора, комнаты при вокзале, где можно было бы переночевать. Конечно, ничего подобного не оказалось. Не выпуская из рук чемоданчика, дама смотрела на розово-лиловый луг с мелкими яблонями. Хотя она, повидимому, ни к кому уже не собиралась обращаться за помощью, Маврикий Иванович, предполагая, что они попутчики, решил предложить ей отправиться вместе пешком. Дама приняла его предложение просто, без ужимок, спросила, знает ли он дорогу, и передала ему свой сак. Звали ее очень обыкновенно – Ольга Николаевна Краснова.

У нее были мелковатые ют природы, словно удивленные черты лица, узкие серые глаза и большой тонкий рот. Маврикий Иванович обратил внимание на ее походку, слегка развинченную, большими и твердыми шагами, при чем нога двигалась от самого бедра. Можно было подумать, что ей много приходилось ходить пешком. Он спросил об этом, думая, что подобный вопрос все-таки деликатней, чем обычные допытыванья, к кому она едет, откуда, почему и зачем.