Тихий страж. Бабушкина шкатулка - [81]

Сам Брякин успокаивал гостя, как мог, и словно подсмеивался, но Василиса Ивановна приняла всю историю очень близко к своему малороссийскому сердцу, растрогалась и растрогала Павла Никаноровича. Ему самому показалось таким трогательным, что он свалился, потерял портфель и деньги, что ему скоро пятьдесят лет, что он не большого роста и слабого здоровья, что он попросту расплакался.

– Ох, сиротина! Выпейте скорее сливянки, да смотрите, не поперхнитесь, – совсем куренок вы, Павел Никанорович! – воскликнула хозяйка и сама налила твердой рукою малиновую густую влагу в граненую рюмку.

Теперь всякому могло бы придти в голову, что Павел Никанорович не то болен, не то выпил лишнее. Редкие волосы его смокли и растрепались, носик покраснел и всё тянулся вверх: несмотря на элегическое настроение владельца, глаза блестели, и сам Павел Никанорович всё жалел, что нет у Брякиных пианино или гитары.

– Да зачем тебе пианино, разве ты играешь? – спрашивал Евгений Дмитриевич, слишком отчетливо выговаривая все буквы.

– Пою! – громко ответил Епанчин и ударил себя в грудь.

Хозяин вышел за гитарой, а Василиса Ивановна притянула к себе Павла Никаноровича и крепко поцеловала в губы. Тот полежал с секунду на широком бюсте г-жи Брякиной, действительно, вдруг очень похожий на куренка, потом выпрямился, удивился и произнес:

– Василиса Ивановна!..

Та спокойно проживала колбасу и жалобно ответила:

– Жаль мне очень, что у пас пропажа случилась! Епанчину дали мелочи на извозчика, сам Евгений Дмитриевич усадил его в сани, записал номер и крикнул: «С Богом!».

Ветер стих, и темное красноватое от фонарного зарева небо обещало скорую оттепель. Вид улиц и выметенных тротуаров снова возобновил в памяти Епанчина печальное происшествие, и ему снова стало себя до слез жалко. К этой жалости примешивалось теперь еще и чувство неловкости, что он возвращается домой поздно и в довольно растрепанном состоянии. Павел Никанорович никогда не был гулякою, а в пятьдесят лет это уже и совсем как будто некстати. Ему всё представлялось лицо его жены, доброе и всегда перепутанное.

«Отчасти хорошо, – подумал он, – что я вернусь поздно. Обо всём можно будет сообщить Сонечке уже утром, когда все беды кажутся более поправимыми».

Но надежде Епанчина не удалось осуществиться. Несмотря на поздний час. София Петровна еще не спала и ожидала мужа как-то радостно. Даже всегдашний испуг исчез с её лица и оставался только где-то в глубине зрачков. Входя боком в столовую, Павел Никанорович неопределенно произнес:

– Не спишь, Соня?

– Не сплю, тебя ждала.

– Зачем это?

– Теперь еще не так поздно. Павля, какой случай со мною произошел! Прямо, как в сказках.

III.

Епанчин не верить своим глазам и ушам: Софья Петровна, ложившаяся спать в одиннадцать, находит, что три часа – не так поздно, улыбается, не приходит в ужас, радуется чему-то. Он протер пенсне и заметил, что с ним тоже произошел неожиданный случай.

– Хороший, или не хороший? – улыбаясь, спросила Софья Петровна.

– Да как тебе сказать…

– Ну, значит, нехороший… тогда рассказывай ты сначала. Может быть, моя история твою на ноги поставит.

И Софья Петровна плотнее запахнула фланелевую кофту, словно собираясь слушать длинное повествование, но рассказ Павла Никаноровича вышел как-то очень коротким, короче даже, чем, когда он его рассказывал Василисе Ивановне. Положим, жена и слушала не так растроганно, как г-жа Брякина. Софья Петровна не прерывала мужа и только, когда ом умолк, произнесла довольно равнодушно:

– Неприятно!

Вместо того, чтобы порадоваться, что жена не так близко принимает к сердцу обстоятельство, в сущности, непоправимое, и облегчает ему этим самым тягостное сообщение, Епанчин обиделся и даже хотел высказать Софье Петровне свое неудовольствие, но она предупредила его, сама, начав:

– Это очень неприятно, Поль, конечно, но огорчаться особенно тут нечем. Слава Богу, что ты не ушибся и что деньги были не казенные. Деньги дело наживное, а после случая, случившегося со мною, я начинаю верить в какую-то справедливость, зависящую не от нас… в Провидение, что ли… Тем более, что внешние обстоятельства так похожи…

Павел Никанорович всё свое неудовольствие вложил в насмешливую улыбку. Жена заметила эту усмешку, но не приняла вызова, а торопливо начала рассказывать, чтобы самыми событиями уничтожить недоверие мужа.

– Ты сам знаешь, как сегодня было скользко… сам свалился… Прямо каток!.. Вот и я тоже упала, больно упала, но удачнее твоего…

– Покуда не вижу замечательной удачи…

– Постой, постой… Упала я у самого Гостиного двора. Ушиблась, и главное страшно перепуталась, потому что упала я не на тротуаре, а на мостовой. Встать не могу, но чувство самосохранения подсказало мне откатиться в сторону, чтобы не быть раздавленной. Только что я повернулась раза два, как на меня еще валится какая-то дама… Вероятно, я ее сбила с ног…

– Может быть, это – твоя удача?

– Ты угадал. Нечего кривить рот! Именно с этого-то и началась удача, потому что я подшибла не более, не менее, как Валерию Васильевну. Ты уже не помнишь, невидимому, кто такая Валерия Васильевна, – моя родная тетка, с которой я не виделась вот уже лет восемь. Но дело не в том. Я сначала, конечно, не разглядела, что свалившаяся дама была тетей Валерией. Ну, свалилась и свалилась, а кто такая, не всё ли равно. Но увидела я сумочку около себя и опять по какому-то инстинкту подобрала ее, думая, не стащил бы кто-нибудь, так как к нам бежали уже на помощь. Ну, подняли нас. Я вдруг почувствовала, что ногу зашибла больно, идти не могу и села на тумбу. Та дама стряхивается и бранится. Я по голосу узнала, что ото тетя, обращаюсь к ней и говорю: