На путников глазели удивленно, даже пальцами тыкали: вон, значит, чудеса, фашист идет (горниста в кителе за фрица принимали), откуда взялся?
Вечереет.
Вокруг уже многоэтажные дома, граждане снуют, автомобили гудят.
Дышать стало тяжко, будто воздуха не хватает.
Присели на тротуаре, у витрины с женским бельем. Откуда ни возьмись охрана, убирайтесь, мол.
Потащились дальше, набрели на сквер. Ходили там вокруг лавочек, заглядывали в урны. Бутылки собирали. Леха сказал, что их сдать можно, чтоб харчей прикупить и водочки.
Когда набрали доверху две матерчатые сумки (опять у Лехи нашлись), в сквере появились местные оборванцы. Валите, говорят, отсюда, это наш сектор, нечего на чужую посуду глаз свой потухший класть.
Хотели сумки с бутылками отнять, да Леха сказал, что доложит о бесчинстве Контролеру, и оборванцы смирились.
...Зашли в ближайший приемный пункт, сдать стекло. Опоздали. Теперь только завтра откроется. Леха подумал и предложил до ближайшего храма податься, просить денег у трудящихся. Туда не поздно еще.
Подхватили рацию, горн, брякающие сумки, вышли дворами к церквухе. Уселись на паперти, рядом с двумя старушонками в черном, те зашамкали недовольно.
- Спокойно, бабки, - унял их Леха, - милости на всех хватит.
Горнист спрятал трубу за пазуху.
Ему казалось, что он еще повзрослел и борода (потрогал) отросла. Леха тоже оброс, глядит на прохожих истово, блеет, как та коза, которую яблоком угостил:
- Пода-а-айти, людидобрые... - И сыплется реденькая медь в его ладонь, сбирается на водку с хлебом.
К храму подъехала машина.
Из задней двери выбрался настоятель в голубом подряснике, степенно к дому причта пошел.
Горнист смотрит и видит: рядом с батюшкой Ангел летит печальный красивый-красивый, голову склонил и говорит:
- Продай, батюшка, свою новую машину, деньги между убогими подели...
На горниста благолепие нашло - достал трубу, заиграл Ангелу приветствие.
- Не надо, - оборвал его Леха.
Пообретались они на паперти еще, потом сходили в магазин. Купили хлеба черного, майонеза пакетик, водки.
Передали сообщение Контролеру о том, что видели. Контролер остался доволен.
Спать полезли в подвал многоэтажного дома.
Горнист сыграл отбой.
Ночью в подвале пели сверчки.
Утром сдали посуду и постарели еще лет на десять. Ослабли.
И потекли обтрепанные дни, потекли, похожие друг на друга. Осень приспела, белые мухи вьются. Мундир немецкий истерся, и вместе с теплыми портками горнист подобрал себе на помойке приличный ватник.
Они все бичевали, завшивели, но исправно выходили на связь с Оплотом-Контролером, докладывали, как, значит, идут дела и каких успехов кто достиг, пока однажды Контролер не пропал. Леха звал, звал его, кричал позывные, а всё без толку.
Горнист сыграл отбой, и они выбросили громоздкую рацию за ненадобностью, хотя погрустили, конечно. Ведь трудно привыкнуть к мысли, что никто тебя больше не будет контролировать и вся жизнь твоя никому не интересна.
Через год после исчезновения Контролера в городе появились рязанские скауты. Ходили по улицам, затянутые в клепаную кожу, в цепях, с кастетами. Изводили хороших людей, а плохих не трогали. Горнист с Лехой тогда схоронились в пустом колодце.
Однажды весной сидели они в парке на лавочке. Горнист играл, а Леха слушал. Мимо шли малолетние гопники. Народу - никого, и принялись гопники их избивать. Повалили на землю, пинали ногами, отняли у горниста горн.
- Наверно, на помойке, козел, нашел, - сказал один гопник.
- В цветмет сдадим, - ответил другой.
Гопники ушли, забрав горн.
Горнист поднялся, утер нос, сплюнул выбитые зубы, подсобил Лехе встать. И побрели они, придерживая друг друга, прямо на ангельские голоса, туда, куда уходят все советские люди.
