Тихий берег Лебяжьего, или Приключения загольного бека - [3]

Девочки стали кричать на Юрку, зачем он так говорит, что, может быть, все правда, а разбойники бывают. У самой Анны-прачки сын разбойник. Мы его хорошо знаем: два лета играли вместе. Он страшно рыжий, вихрастый и до того веснушчатый, что все лицо коричневое. Теперь он сидит в тюрьме за кражу. Анна это скрывает, всем говорит, что Ванька гостит в Ростове у отца. Все равно все знают. Бабушка при всех спрашивает: «Ну как, твоего каторжного скоро выпустят?» Тут Алешка Артист рассказал, что у его отца в театре шла пьеса про каторжника, — как он вернулся, и у него оказались вырваны ноздри, и на лбу выжжено клеймо — «вор».

Юрка так и стоял на краю крыши, высокий, тонконогий, светлые волосы лезут на глаза, шрамик в углу губы покраснел. Шрам этот от меня, я нечаянно из рогатки залепил свинцовой пулькой. Из-за этого шрама получается, что Юрка всегда немного смеется. Только на этот раз он не смеялся, злой слушал, что мы говорим. Галя была против всех: она никогда Альке не верит, даже если он говорит правду. Когда все немного примолкли, Юрка выпалил:

— Алька трепло и врун!

Удивительно, Алька не рассердился. Он сказал ледяным царским голосом (когда мы играем в царей и рабов, царь так говорит):

— Хорошо! Ты не веришь? Тогда давай идем на пари. Сегодня ровно в полночь ты войдешь в столяров дом и в доказательство принесешь столярово ухо. Оно там есть. Если выполнишь мой приказ, отдам тебе духовое ружье, если струсишь, будешь целый месяц у меня рабом. Идет?

Девочки, особенно Муська и Лялька Булка, закричали, что в двенадцать нельзя: в это время как раз придут разбойники и убьют Юрку. Одна Нинка была против, заявила, что нужно идти обязательно в двенадцать, и добавила деревянным, точь-в-точь как у Анны-прачки, голосом:

— Клады открываются только в полночь.

Алька настаивал:

— Если я вру, значит, разбойников нет. Юрке нечего бояться, и он получит ружье.

Вдруг внизу, из сиреневых кустов, проскрипел голос:

— Алькина мама не позволит дарить духовое ружье.

Опять нас подслушивал Сережка, которого мы не брали играть. Юрка хотел швырнуть что-нибудь в кусты, но под рукой ничего подходящего не оказалось. Алька перегнулся с крыши и закричал:

— Дурак! Если я проиграю пари, это будет долг чести. Мама понимает: у нас застрелился дядюшка офицер, когда проигрался в карты и не мог отдать долг чести. Уходи, Сережка! Стыдно подслушивать!

Девочки запели хором:

— Сережка! Сережка! Ябеда-карябида, гнилая картошка.

Юрка свистел. Он всегда, если решается на что, свистит.

Тоненько, с шипом, через зубы. Потом сказал:

— Ладно! Принимаю пари. Условие: ты даешь мне свой фонарик.

Альке страшно не хотелось давать фонарик. Он электрический, и можно переводить свет на зеленый и красный. Такого ни у кого не было. Все-таки согласился. Сказал:

— Только не говорите маме, что я давал фонарик.

Будто мама у него тоже жадина.

Вечером мы сидели на бревнах у скотного двора. Юрка был веселый, все смеялся и смеялся — даже зря. Алька дал ему фонарик. Юрка сам переводил на белый, зеленый и красный цвет. Нам пробовать не давал.

Галя принесла ящичек. Он жестяной, на крышке нарисована огромная сине-красная бабочка — таких на самом деле не бывает. У ящичка тесемка, чтобы вешать на шею. Галя сказала:

— Когда ты снимешь ухо с гвоздя, положи его в ящик — в руках противно.

Юрка кивнул и взял ящичек. Хотя говорил, что уха нет. Может быть, притворялся или понарошку. Потом Юрка ушел.

Всем было как-то неприятно, и вдруг Алька еще больше исхитрил лицо и предложил будто одному Ваньке Моряку:

— Надо проследить за Юркой. Он может сказать, что был в домике и не нашел уха.

Тут захныкала Муська, что нехорошо посылать одного к разбойникам и что лучше сказать маме.

Возмутилась Нинка:

— Проверять подло и маме жаловаться подло. Лучше помочь, если разбойников будет слишком много.

Так и решили: Юрке ничего не говорить, а назначить патруль разведчиков. Альку нельзя: он в споре, у Алешки по-прежнему болит палец и он трус. Значит, пойдут Ванька Моряк и я.

Я, конечно, согласился, только попросил разбудить — мне самому ни за что не проснуться. Моряк предложил, чтобы не стучать в окно, не будить весь дом, привязать мне к ноге длинную веревку, другой ее конец спустить за окно.

Юрка спит наверху, встанет сам — у него есть часы. Папа подарил их ему за то, что Юрка окончил класс без двоек. Юрка носит часы в карманчике широкого пояса, постоянно на них смотрит и> даже прикладывает к уху, будто они все время портятся и надо следить. Вообще, фасонит с этими часами.

Мы с Мусей спим в угловой комнате. Еще мыли ноги, когда пришла Кира, открыла окно и сожгла над медным тазом пучок можжевельника, чтобы выгнать комаров. Как только потушили лампу, я незаметно для Муськи вытащил из-под кровати припасенную веревку, привязал к ноге, другой конец опустил через оконную щелку наружу.

Уснул, и сразу большая черная собака стала кусать меня за ногу. Было страшно, и я закричал. Пришла Кира, укрыла меня, погладила по голове, веревки не заметила и ушла. Тут я понял, что это Ванька дергает и ждет под окном. Я открыл окно, шепнул: «Иду!» — и почувствовал страшный холод. Если пойти в переднюю за своим пальто, то всех разбудишь. Я открыл шкаф, взял отцовскую морскую шинель, надел и вылез в окно. Оказалось, шинель такая длинная, что я не могу идти, наступаю на полы. Ванька Моряк снял пояс и дал мне. Шикарный пояс, черный, блестящий, с якорем на пряжке. Подпоясал меня туго поверх шинели и подтянул ее. Можно было шагать, и еще образовалось пузо, куда прятались руки. Страшно холодно было на улице! Особенно потому, что от росы сразу промокли сапоги и чулки.