Тихие сны - [5]

— У кого ж это языки чешутся?

— Мелкое мошенничество.

— Э, сокол, почему люди не хотят жить красиво, а? Подошла чавела статная да горячая, шаль цветнее луга, серьги блеском душу греют, поцелуйные губы улыбаются… Взяла твою руку, сказала судьбу и попросила за это позолотить ручку. Неужели грех?

— Так ведь обман.

— Э, сокол, обман-то обман, да приятный. А лотерея не обман? Выигрыш то ли выпадет, то ли нет. И с судьбой так. Угадаешь или не угадаешь.

Горячий натуральный кофе. Ковры. Девочка-прислужница. Сладкие речи. Пышная старая цыганка в золоте. Только этого… фимиама не хватает. Где он? В гостях у шахини?

— Ну, а ты, Раиса Михайловна, гадаешь?

— Отчего ж не погадать, если попросят.

— А каков процент попадания?

— Не шути, сокол, с судьбой.

— Говорят, стопроцентное.

— Пусть говорят, сокол: кобыла сдохнет, а язык отсохнет.

— Есть информация, Раиса Михайловна, что предсказываешь ты, в какой магазин, сколько и в какое время поступает дефицит. Интересно, откуда узнаёшь?

— Сокол, зря ты едой-то моей брезгуешь…

Кожа жёлтая, но без морщин. Скулы блестят. Глаза черны, как цыганская ночь. В волосах ни одной седой тропинки. Говорили, что ей восемьдесят. Говорили, что она колдунья. Цыгане её слушались, как родную мать, да она и была тут матерью и бабкой многих.

— А ты, сокол, пришёл не из-за гаданья.

— Как узнала — руку ведь не показывал?

— Соколята твои по квартирам летали.

— Раиса Михайловна, девочку украли…

— Сокол, при твоей работе дурнем быть негоже. Украли дитё, так, значит, чавелы? В нашем доме все цыгане работают. Я получаю пенсию. Да, сокол, иногда цыганки гадают. Натура просит. А зачем цыгану чужой ребёнок, когда своих девать некуда? Или ты думаешь, мы кровь человеческую пьём?

Жёлтое широкое лицо неожиданно побледнело, а скулы даже побелели, словно кожа на них истончилась до кости. Глаза полосовали инспектора чёрным огнём. Волосы сами выскользнули из-под оранжевой ленты и рассыпались по плечам. Она размашистым движением отбросила их с глаз, взяла сигареты и умело затянулась. Говорили, что в той, второй комнате она курит трубку, чёрную и корявую, как столетний корень.

— А если у меня есть сигнал? — осторожно спросил Петельников.

— Открой свои карты, и я приоткроюсь.

— Девочку увела цыганка…

— Девочку увела блондинка.

Не донеся до губ, инспектор поставил чашку на стол.

— Дальше, — приказал он.

— Всё, сокол.

— Откуда знаешь про блондинку?

— Сокол, я узнаю у бога.

— Едем в прокуратуру, — инспектор встал и застегнул пиджак.

— Зачем?

— Для официального допроса.

— Сокол, я скажу там, что ничего не ведаю. Пошутила, мол, с соколом-то…

— Раиса Михайловна, я пришёл сюда как человек к человеку. Я не угрожаю, не приказываю — я предупреждаю и прошу. Если это сделала не цыганка, то какой смысл молчать?

— Отвечаю, сокол, как человек человеку. Цыганки ходят по району, цыганята бегают по улицам… Они всё видят, и я всё знаю. Неужели я отдам цыганят таскаться по судам? Хороша была бы старая цыганка Рая…

Инспектор сел, не сломленный её доводами, а готовый к долгой осаде.

— Раиса Михайловна, неужели не понимаешь? Совершено преступление, человек об этом что-то знает… Да разве мы отстанем?

Она выпустила дым, как испустила последний дух. Её лицо потеряло жизнь: оскудел подбородок, стихли губы, на чём-то невидимом остановился взгляд и вроде бы мгновенно потухла сигарета. Она сидела, как шаманка. Петельников ждал, силясь разгадать это представление.

— А ты погадай, — вдруг очнулась она.

— Погадать?

— Или тебе нужна бумажная справочка?

— Не обязательно, — согласился инспектор: в конце концов, сейчас его интересовали любые сведения в любой форме.

— Тогда погадай.

— На чём погадать? — ещё не понимал он.

— Дай левую руку…

Инспектор подошёл к ней и протянул ладонь. Она взяла её в свои крепкие, словно выточенные из коричневого дерева ладошки и повернула к оконному свету. Волосы, так и не поднятые, шторой закрывали её лицо. Она их откинула, глянув на него хитрым блеском глаз:

— Сокол, позолоти ручку.

Инспектор уже принял игру. Свободной рукой он нашарил давно болтавшийся в кармане металлический рубль и положил на свою ладонь. Рубль пропал, как растворился в воздухе.

— Судьбу, сокол, твою я не вижу. Цыганка Рая за рубель судьбы чужой знать не хочет. А на сердце у тебя забота от казённого дома. Дума твоя, куда делось дитя малолетнее в красном платьице. Вот эта линия показывает, ой показывает, что увела девочку женщина беленькая, молодая, лет двадцати пяти, одетая модно, в джинсовый брючный костюм…

— Куда вела? — не утерпел инспектор.

— Этого судьба не ведает. Но судьбе ведомо — вот эта линия, — что женщина проживает на той же улице, где и девочка, в доме шестнадцать. Но там пять корпусов. Всё, сокол. А большего ни судьба, ни я не знаю. Да ведь на рубель и хватит, а?

Инспектор вернулся на диван, обессилев от полученных сведений. Он смотрел на цыганку, которая спокойно курила, и-чуть заметная усмешка нарушала крепость её Коричневых губ.

— Ой, сокол, забыла, да тебе и нужно ли… Духами от неё пахнет сильно, как от пузырька.

— Какими?

— Ты б меня про серьги спросил, а в духах я неопытная. Называются они вроде бы «Не вертите».