Тигроловы - [16]

— Ну-ну! Давай, дядюшка, теперь про Павла Калугина расскажи нам, — язвительно заметил Николай. — Очень давно мы про него не слышали. Вот с него-то и надо было тебе сразу начинать.

— Я с тобой сурьезно и по-доброму хочу говорить, — досадливо поморщился Евтей. — А ты опять злость свою унять не можешь. Ну, дак вот слушай, что скажу тебе. Пашку Калугина надобно привлечь в бригаду. Я с ним вот уже два дня хожу, и мнение мое такое: из парня выйдет настоящий тигролов! Пущай этот сезон побудет в бригаде без денежного пая, пущай испытает себя, да и мы его испытаем, а там видно будет. Мы-то с отцом твоим скоро отбегаем. А кто наше дело продолжит? Ты один, чо ли, с рогатиной на тигра пойдешь? Стало быть, надо нам брать ученика толкового. А Пашка Калугин — прирожденный охотник, выйдет толк из него, по моему разумению. — Евтей вопрошающе посмотрел на Савелия: — Как, Савелко, согласен ты или нет?

— Да не против он! Не против! — вспылил Николай. — Да только я, я против! Близко чтобы этого Калугина здесь не было!

— А мне, племянничек, интересно прежде мнение не твое, а твоего отца — бригадира нашего: он бригадир, его и слово решающее, а ты уж большинству подчиниться должон, — спокойно сказал Евтей.

— Ну, если ты, дядюшка, так принципиально вопрос поставил, тогда вот мое последнее слово. — Николай отодвинулся от стола, взъерошил волосы, на скулах его заиграли желваки. — Отец! Вот тебе, как бригадиру, я заявляю: если вы примете этого наглеца в бригаду, тогда я соберу свои вещи и уйду в Мельничное. Выбирайте: или я, или Калугин. Это мое последнее слово!

— Ишшо чиво удумал! — Савелий торопливо замахнул рукой. — Охолонись, охолонись! — Он собирался что-то еще сказать в поддержку сына, но Евтей перебил его:

— Значит, так, Савелий, коль уж пошла коса на камень, тут уж изволь и мою прихоть выслушать. Тридцать лет мы с тобой тигров ловим, так? Так! И никогда я тебе своего мнения не навязывал, хотя иной раз и бывал такой соблазн. Но ты бригадир, а дисциплина в нашем тигроловском деле — закон. Ну а сегодня решается, как я мыслю, очень важное дело! Смысл, если не нашей с тобой жизни, так моей, по крайней мере, и потому скажу я так. Если завтра же Павел не будет принят в бригаду, то завтра же мы с ним уйдем из тайги. — Евтей перевел взгляд на племянника. — Это мое последнее слово! А тебе, Савелко, до утра даю время обмозговать мою просьбу, и утром на свежую голову ответ дашь. А сейчас пойду спать, чо-то сёдни намаялся я. — И, поднявшись из-за стола, он пошел к нарам.

— Вот и поговорили, — растерянно сказал Савелий и выжидающе посмотрел на сына.

Но Николай молчал, вид у него был надутый и тоже растерянный.

— Да, поговорили, — повторил опять Савелий и, тяжело вздохнув, принялся убирать со стола подальше от вездесущих мышей еду и посуду.

Спать укладывались в гнетущем молчании. Едва лишь Савелий задул коптилку, как тотчас же в темноте повсюду зашуршали мыши, одна из них пробежала по ноге Савелия, он хотел было выругаться, но осекся, брезгливо поморщившись, вздохнул сокрушенно.

Монотонно шумела подо льдом речка, шипела печь, набитая сырыми ясеневыми поленьями, пощелкивали от мороза сучки в тайге. Каждый звук четко был слышен, и долго не могли в этот вечер уснуть тигроловы, расстроенные крутым, нелицеприятным разговором, каждый из них считал себя правым и готов был эту свою правду отстаивать.

Ночью выпал небольшой снежок. Первым проснулся Евтей. Далеко за полночь он подкладывал в прогоревшую печь дрова, но теперь в ней не осталось ни одного уголька. Вода в ведре подернулась ледком. Евтей наломал и натолкал в печь лучин, придавил их крест-накрест тонкими кедровыми полешками. Через минуту жестяная печка загудела, пыхая жаром. Скорчившиеся от холода Николай и Савелий заворочались под своими шинелишками, вытягивая ноги встречь благостному теплу. Привязанные около избушки собаки, почуяв дым, нетерпеливо заскулили. Евтей, поставив на раскаленную печь чайник и кастрюлю с похлебкой для собак, вышел из избушки. Рассвет еще только вступал в силу. Темная тайга, присыпанная легким как пух снежком, казалась оцепеневшей. Рослая черно-белая лайка, увидев хозяина, натянув поводок струной, перебирала передними лапами, виляя свернутым в кольцо хвостом, радостно, но негромко залаяла.

— Барсик! Не балуй! Я тебе... — притворно строго окликнул собаку Евтей и, подойдя к ней, скупо погладил. — Что, Барсик, побегать хочется? Нельзя, брат, нельзя, ненадежный ты по этой части — увяжешься за зверьем, сутки бегать будешь, знаю я тебя. Еще, чего доброго, тигрице в зубы попадешь, не-ет, брат, уж лучше посиди на привязи, так-то спокойней будет и тебе, и мне.

Едва лишь за Евтеем закрылась дверь, как Савелий, приподнявшись на локте, толкнул Николая в бок.

— Николай, а Николай! Вставай-ко, пока Евтея нету, посоветоваться надо. Спишь, што ли? Проснись, тебе говорят!

Николай повернулся на спину, сонно и недовольно ответил:

— Да проснулся, проснулся уже...

— Ну дак слышь, чиво говорю? Совет, говорю, давай держать. Что делать-то будем?! Евтей-то по-своему прав, надо уступить ему. Пушшай Калугин идет в бригаду, а? Как ты, сынок, думашь? А то вить бригада распадется. Перед людьми стыдно будет, скажут — два брата разодрались. Мы-то у людей на виду, вот и надобно нам блюсти себя... Как ты думашь, сынок? Уступить бы надо Евтею... — Савелий смотрел на сына заискивающе и просительно.