The Best - [52]

ДМИТРИЙ ИВАНОВИЧ. А что ж... это для меня не хлопотно... всего-то реактивов — двадцать пять грамм... а удовольствия на целый фунт!

АНДРЕЙ. «Не та»...

ЖЕНЩИНА. Та!

САША. Да что вам всем от меня надо! Та, не та! Какая вам всем забота, что вам всем надо?! Я пишу и пишу! Сказано вам, что Любовь Дмитриевна! Хотите знать большего, пожалуйста, сейчас я вам устрою пулю в лоб, и вы встретитесь и с Прекрасной Дамой, и с кентаврами вашими, вы всё узнаете, всё! Или я... Вот пристали... откуда мне самому-то знать... я сам, может, хочу разобраться... зря вы меня тронули... Вы с огнём играете!!! Меня нельзя трогать!!! Я теперь на всё готов!!!

АНДРЕЙ. Чудесно! Я тоже готов, тем более если всё узнать, я готов всё узнать!.. Лишь бы вы меня опять не обманули... (Ехидно улыбается.)

САША. Ну, хорошо же, вы сами напросились... начнём...

ДМИТРИЙ ИВАНОВИЧ. Ну что ж, господа, как я понял, словами вы не хотите решать ваш спор, что ж, тогда, пожалуйте, расходитесь на тридцать шагов, а потом, видимо, сходитесь... в общем, начинайте...

Любовь Дмитриевна закрывает лицо руками, мама Саши напряжённо смотрит на сына, Андрей начинает идти и считать шаги, Саша стоит на месте.

ЖЕНЩИНА (шепчет). Давай, ну же, давай!

Андрей отмерил уже семь шагов, а Саша всё так же стоит на месте.

ЛЮБОВЬ ДМИТРИЕВНА. Саша, расходитесь, Саша... идите... надо идти... Саша...

Дмитрий Иванович стоит, зажмурившись, на своём месте в качестве метки. Андрей отмерил десять шагов. Саша медленно поворачивается, направляет пистолет в спину Андрея, трясётся от напряжения, целится, отворачивается от своей потенциальной мишени, закрывает глаза — его руку чисто механически отводит от мишени куда-то в сторону Любови Дмитриевны, но Саша этого не замечает, он нажимает на курок... выстрела не происходит. Саша ещё раз жмёт на курок — результат такой же.

САША. Господа, ну как же так, Дмитрий Иванович, где пули-то? Пистолет не стреляет, в нём нет пуль!

АНДРЕЙ. Да? (Наводит пистолет на Сашу, нажимает на курок — тишина.)

ЖЕНЩИНА (подбегает к Саше, выхватывает из его рук пистолет). Ну что же ты, надо сильнее нажимать! (Жмёт на курок, наведя дуло, сама того не замечая, на Дмитрия Ивановича, который, кстати, один из всех, не доверяя тому, что пуль в пистолете нет, пригибается, очевидно, полагая, что мало ли что... как в химии, во время опыта...)

САША. Дай я сам! (Вырывает у матери пистолет, смотрит в дуло, трясёт его, жмёт ещё раз на курок.) Нет пуль...

АНДРЕЙ. Что же нам теперь, кидаться, что ли, ими... или на шпагах... У вас есть шпаги, Дмитрий Иванович, или они тоже непригодны для убийства, какие-нибудь шпаги без кончиков, просто рукоятки?..

САША (с силой швыряет пистолет на землю). Почему так-то?! Почему всё так?! Сколько мне ещё страдать?!!

Все затихают.

Почему я не мог стать кем-то другим, почему обязательно этим... Этим, а не другим! Вот ведь мне даже иногда и снится, что я — не я, то есть не тот, кто сейчас, кем есть... кто есть, а я вагоны проверяю, железнодорожные... Хожу и смотрю под низ вагонов, стучу палкой железной... Если звук оттуда ровный, с дзиньканьем таким — значит, всё нормально, а если глухой, дзынкъ... такой, — я иду к начальнику состава, докладываю, и так-то до самого вечера... так устаю, и так рад, что прилечь можно... А сейчас-то вот лежу, и мне плохо, и за день много раз кажется, что плохо, а потом вроде как хорошо... Но нет какого-то чувства, которое, наверное, есть у всех, счастья какого-то, покоя... что вот я живу — и это хорошо, а мне кажется, что если я чувствую себя плохо, так и жизнь — это плохо... мне единственно, что пишу, так легче становится, — но если б мне дали шанс, что я писать не смогу, но почувствую вот тоже, что и все, и пути обходить, вагоны проверять, уставать и радоваться, — так я бы не думая согласился бы... и променял... так мне хочется другого, не этого всего... (Плачет.) Даже хотя бы мужиком этим быть, плясал который, прислуживать и жить полной жизнью, и не бояться заснуть, а, наоборот, хотеть, весь день хотеть... спать!..

АНДРЕЙ (подходит к Саше, обнимает его). Ну, зачем же из-за этого расстраиваться?.. Зачем... зачем... милый мой друг... (Обнимает Сашу.) Вы теперь мне друг... друг... друг... Вы же, что же, вам ведь так плохо, потому что вы думаете, что вы такой один и никто больше так не страдает... а ведь таких много, — я такой, Валерий Яковлевич... Мне тоже казалось, что кто-то на мне отыгрался и определил... в таком виде жить... А оно ведь, если подумать, так по-другому-то — никак, даже если вагонами заняться...

САША. Вы меня просто банально успокаиваете...

АНДРЕЙ. Да нет же, я, знаете, когда в первый раз понял, что живу, — в три года, — у меня такой приступ был, жар... Я в бреду... в бреду... и тут же включилось сознание... У многих в такие моменты папы-мамы перед глазами, игрушки, карусели, а у меня перед глазами стены расплывались и чудовища микстуру в рот подсовывали... Так-то и до сих пор, я вот то нормально всё вижу, а то вдруг всё плывёт... И вы знаете, не жалуюсь... перестал жаловаться... Потому что это помогает писать... а тот, кто не пишет, а болты, к примеру, прикручивает, так у него своё тоже что-нибудь есть такое, что мешает ему радоваться и наслаждаться... Это он на людях притворяется, что счастлив, а дома такие концерты устраивает и близким, и себе, у него, может, мысли, что лучше бы ему было не болтами заниматься, а писать, к примеру... и не уставать, может, ему хочется, он-то думает, что мы с вами не устаём... Вот даже и ты так думаешь, а на самом деле человек, который не устаёт, — устаёт ещё больше, потому что он начинает прислушиваться к себе, к своим чувствам... Вот ты! Ты развил в себе такую чувствительность и вдруг решил, что несчастен! Ну же! Всё хорошо! То, что тебе кажется твоим несчастьем, — это твоё счастье! Раз по-другому никак, значит, жизнь — она такая, вместе со всеми твоими ощущениями! Она такая! И по-другому никак нельзя! Радуйся! Я лично очень рад!