The Best - [47]

ДМИТРИЙ ИВАНОВИЧ. Да... пошёл вон!

ФЕДОР. Конечно, правда матку жжёт! Правда — она никому не люба!

ДМИТРИЙ ИВАНОВИЧ. Вон! Вон, я сказал!

ФЕДОР (бормочет на ходу). Конечно... вон... хорошо ещё тута гости, а так бы не постеснялись и по морде бы ударили!.. Или как в тот раз, осерчали и пхнули мне... до сих пор копчик ноет... (Уходит.)

АНДРЕЙ. Чудесно! Вот видите, сколько у него на душе сидело, а протанцевал и выразил! Вот так-то можно и писать — не напрямую говорить, чтобы не пхнули, а намекать, а там каждый в силу своего воображения понимать должен...

САША. То есть, а вы что хотите сказать, что вот и такой вот Фёдор может запросто поэтом-символистом сделаться?

АНДРЕЙ. Ну, видишь ли, Саша, я же не знаю, как он пишет! Если он вообще писать умеет! Танцует он славно, его танец — это, безусловно...

Дмитрий Иванович вскакивает, выбегает с веранды, тут же возвращается с огромной клеёнчатой таблицей в руках.

...безусловно, имеет корни в подсознательном...

ДМИТРИЙ ИВАНОВИЧ. Где?! Покажите мне, любезный мой Домино, где здесь Фёдор?! Где?!

АНДРЕЙ. Ну, дорогой Дмитрий Иванович, зачем так-то, зачем так-то буквально?..

ДМИТРИЙ ИВАНОВИЧ. Нет, вы мне ответьте!

АНДРЕЙ. Мир — это лес, полный символов! Эта таблица — это ваша полянка, вы тоже о чём-то таком думаете, сочиняете и записываете вот этими знаками, а у Фёдора... своё... у каждого что-то своё, свои символы, каждое слово не случайно — оно имеет множество значений, так же, как любой предмет не просто предмет — в нём тоже заключён какой-то смысл, какая-то идея, которую нужно расшифровать...

ДМИТРИЙ ИВАНОВИЧ. Хорошо, не хотите мне про Фёдора отвечать, тогда скажите... (Рыскает глазами по веранде.) Вот, вот стул, какая в нём идея?! Что в нём такого, что можно сказать, что это не просто стул, на который мы задницы сажаем, что?!

АНДРЕЙ. Как же, вы посмотрите на эту спинку, как она тянется...

ДМИТРИЙ ИВАНОВИЧ. Куда? (Хватает стул, приподнимает его над собой, тщательно рассматривает.)

АНДРЕЙ. К солнцу! Этот стул не хочет, чтобы на него задницы сажали, он тянется к солнцу... Так же как горбун, маленький горбун пытается дотянуться к свету своим горбом!

ДМИТРИЙ ИВАНОВИЧ (вдребезги разбивает стул об пол, все вздрагивают, но молчат). А бородатый?!! У меня вот борода — что я тогда означаю, зачем я её ращу, что здесь за смысл в моей бороде?!! В ней тоже есть что-то такое?!! К чему я тянусь?!!

Все смотрят на бороду Дмитрия Ивановича, которая своим кончиком упирается как раз ему в пах. Возникает пауза.

ЖЕНЩИНА. Ой, не знаю, мне это всё непонятно... Вот я, что хочу сказать, так об этом прямо и говорю, без всякого тайного смысла и намёков... Допустим, нужна мне мука, да? Хочу купить муки, так я так и говорю в бакалее — хочу муки!

АНДРЕЙ. А мне слышится другое! Вы говорите одно, а мне слышится другое, и то, что мне слышится, оно, может, и есть истинный смысл вашей фразы и вообще вас самих...

ЖЕНЩИНА. И что же вам слышится в моей фразе «хочу муки»?

АНДРЕЙ. Мне слышится — «хочу мýки», — вот что мне слышится!

ЖЕНЩИНА. Как так, зачем мне мýка?

АНДРЕЙ. Не знаю, наверное, зачем-то нужна, — мýка, она ведь может и удовольствие доставлять! 

ЖЕНЩИНА. Да как так?! Как же это моя мука может вам мýкой послышаться?

АНДРЕЙ. Ха! А как же, любезная Любовь Дмитриевна, та самая Любовь Дмитриевна, которая весь вечер стоит в тёмном углу, — как она может в поэзии вашего сына быть Прекрасной Дамой?!

ЖЕНЩИНА. Поаккуратнее, пожалуйста, молодой человек!..

АНДРЕЙ. Нет, я же не в том смысле, что она не прекрасная... она, может быть, даже расчудесная, но только ведь её отсюда не видно — она стоит там в своём углу весь вечер, в очень тёмном... Любовь Дмитриевна, может, выйдете к нам, — побеседуем, мы ведь не кусаемся... только лаем: гав! гав!

ДМИТРИЙ ИВАНОВИЧ. Она к вам привыкает... привыкнет — выйдет, вы же для неё чужой... она к чужим долго привыкает...

АНДРЕЙ. А к вам она долго привыкала?

ДМИТРИЙ ИВАНОВИЧ. Как это — я же её отец!

АНДРЕЙ. Но ведь не сразу же она об этом узнала, когда родилась-то — ведь она не понимала, что вы её отец, избегала вас, боялась?..

ДМИТРИЙ ИВАНОВИЧ. Дети ничего не боятся, потому что ничего не разумеют! Бояться человек потом начинает, с возрастом, когда узнаёт, что бояться надо...

АНДРЕЙ. То есть я, значит, напугал? Напугал человека... а всё ж таки странно — вы мне говорили, что они дружат и у них отношения, ведь даже при постороннем можно всё ж таки взять себя в руки, подойти хотя бы к человеку, который тебя воспел... не срастается как-то...

ЖЕНЩИНА. А давайте пойдёмте на пруд, а Дмитрий Иванович, давайте?

ДМИТРИЙ ИВАНОВИЧ. Да мне что ж, можно и на пруд, только там-то лучше, чем здесь, что ли?

ЖЕНЩИНА. Да лучше, лучше, гораздо лучше... Там вам Андрей покажет, как кентавры галопируют...

АНДРЕЙ. А почему же обязательно на пруду? Я могу и здесь!

ЖЕНЩИНА. А... а там вы нам покажите, как кентавры воду пили!

АНДРЕЙ. Это идея... действительно, а как кентавры воду пили — стаканами или так, мордой наклонясь?.. Пойдёмте, пойдёмте, господа, я это обязательно должен решить про себя!

ДМИТРИЙ ИВАНОВИЧ. Что ж... Любонька...

ЖЕНЩИНА. А Любонька и Сашенька здесь останутся — им поговорить надо...