— Или так: мы вернемся с Дохэ в Аньпин, она там и родит, — предложила Сяохуань.
Глаза Дохэ снова просияли, она посмотрела на Чжан Цзяня, потом на Сяохуань. На этот раз Чжан Цзянь не оборвал жену. Молча затянулся, потом еще, чуть заметно кивнул.
— Наш-то дом далеко от поселка! — тараторила Сяохуань. — Еды навалом, цыплятки свеженькие, и мука тоже!
Чжан Цзянь поднялся на ноги:
— Хорош болтать. Спать.
Сяохуань вьюном вилась вокруг мужа:
— Как надо что придумать или решить, от тебя проку, как от козла молока, одно заладил: «Хорош болтать!» А я-то всегда дело говорю! Такой здоровый детина, а все пляшешь под матушкину дудку, что гиена в сиропе решит, то и делаешь.
Пусть треплется, — решил Чжан Цзянь, зевнул, широко раскинув руки. Дохэ с Ятоу пересмеивались и напевали, собирая со стола. Ни дать ни взять японские мама с дочкой, будто и не слышат, как буянит Сяохуань.
— Тогда чему ты сейчас кивал? — допытывалась жена.
— Когда это я кивал? Трубка хорошо пошла, вот и кивнул! Шут с тобой, больше вообще не буду кивать, — Чжан Цзянь не хотел говорить, что у него на уме, пока как следует все не обдумал. А вот замысел Сяохуань надо выбить у нее из головы.
Если Чжан Цзянь что решил — обсуждать уже поздно. На другой день он вернулся с работы, Дохэ подошла развязать ботинки, но он велел обождать, сначала дело:
— В следующем месяце переезжаем.
— Куда?— спросила Сяохуань.
— Далеко.
— Дальше Харбина?
— Дальше.
— Да куда, в конце-то концов?
— В бригаде пока не знают, сказали, какой-то город к югу от Янцзы.
— Чего мы там забыли?
— Четверть рабочих с завода туда отправляют.
Дохэ опустилась на колени, развязала шнурки на замшевых ботинках Чжан Цзяня. К югу от Янцзы? Она повторяла про себя эти четыре слова. Пока Дохэ снимала с Чжан Цзяня ботинки и переобувала его в сухие белые хлопковые носки, перепалка с Сяохуань шла своим чередом. Она ему: я не поеду! Он: тебя не спрашивают. Почему это надо непременно ехать? Потому что мне чудом удалось попасть в список.
Сяохуань впервые стало страшно. Южнее Янцзы? Она никогда бы не подумала, что доведется и саму-то Янцзы увидеть! Сяохуань шесть лет проучилась в начальной школе, но в географии не понимала ровным счетом ничего. В центре ее мира была родная деревня, где жила семья Чжу, даже поселок Аньпин казался чужбиной. После замужества она переехала в Аньпин, и больше всего ее успокаивало, что оттуда до родной деревни было сорок ли пути, крикнешь: «Все, ухожу! Баста!», проедешь сорок ли, и ты дома. А теперь они станут жить к югу от Янцзы — сколько рек и речек течет между Янцзы и ее родной деревней?
Ночью Сяохуань лежала на кане и пыталась представить, что настанет за жизнь, когда нельзя будет убежать домой, в семью Чжу. Не можешь, а живи, ни отец, ни мать, ни брат, ни бабка, ни сноха не услышат больше твоего «баста!». К ней под одеяло пробралась рука, взяла ее руку. Ладонь Сяохуань была вялая, неживая. Рука протянула ее ладонь к себе, прижала к губам, тем самым, что неохотно шевелятся при разговоре. Губы эти повзрослели, были уже не такие пухлые, как при первом поцелуе, все в сухих морщинках. Губы раскрылись, обхватили кончики ее пальцев.
Теперь он утащил к себе под одеяло всю ее руку. А потом и саму Сяохуань. Прижал к себе. Он знал, что Сяохуань — балованная девчонка из деревенской семьи, которая дальше своей околицы ничего и не видала. Он знал, как она напугана, и ему было известно, чего она боится.
А Сяохуань все-таки поумнела. Дожив до тридцати, поняла, наконец, что иной раз буянь, кричи, а все не впрок — например, если муж твердо решил: едем на юг.
Перевод с китайского Алины ПЕРЛОВОЙ.
