Тетрадь в красной обложке - [14]

* * *

Мы шли из школы втроём: Наташа Фомина, Ягунов и я. И я порезала руку. И как это получилось, не знаю.

Мы дошли вместе до угла, уже хотели расходиться, и вдруг я увидела большое красное стекло. Стекло лежало на асфальте у самой стены. Края у него отбитые, неровные, а посередине — трещина.

Я подняла стекло и стала смотреть сквозь него на дома, на небо и на Наташу с Ягуновым. Всё такое стало интересное.

А Наташа повторяла:

— Дай и мне посмотреть.

Я как раз хотела дать, только взглянуть ещё раз на тучи, и вдруг стекло посередине разломилось, одна половина у меня выскочила и больно порезала руку. То есть было больно только сначала, а потом сразу стало не очень больно. Я посмотрела на ладонь и увидела, как порезанное место краснеет, а потом из него по ладони потекла кровь.

Наташа боится крови, и она сразу заплакала.

А я стояла, вытянув руку, смотрела на неё и не знала, что делать. Мама была на работе, а я бинтовать не умею, потому что тоже боюсь.

Вдруг Ягунов выхватил у меня портфель и спросил:

— Платок есть?

Как я сама не догадалась! Одной рукой я достала платок из передника, он у меня всегда чистый, и зажала место, откуда идёт кровь.

— А у меня мамы дома нет, — сказала я Наташе.

Ягунов помолчал, а потом предложил:

— Пойдём ко мне.

— А я домой, — сказала Наташа. — Я бы тебя тоже с собой повела, если б у меня дома кто был.

Мы с Ягуновым пошли к нему домой.

— Ты подними руку, чтоб кровь меньше текла.

Я подняла.

Встречные люди смотрели на нас с удивлением. Ягунов нёс два портфеля, а рядом шла я с поднятой рукой и держала платок.

— Дай портфель, — попросила я.

— Не надо, я сам понесу.

Мы дошли до его дома. Он живёт на первом этаже в коммунальной квартире. Он вошёл первым и зажёг свет. В коридоре пахло жареной картошкой. Мы прошли мимо старых шкафов, разных вещей и вошли в его комнату.

Я думала, что у него дома кто-нибудь есть, а у него никого не было.

Но он сам достал из тумбочки какие-то баночки, марлю и сказал:

— Давай руку, у меня мама медицинской сестрой работает, я всё умею делать.

А у меня на руке была клякса неотмытая. И мне стало стыдно. Но я всё-таки протянула руку. И когда он помазал йодом, вот уж было больно! Но я вытерпела. А потом он лучше даже, чем мама бы моя сделала, всё забинтовал.

— Не туго? — спросил он под конец.

Я помотала головой, что не туго.

— Теперь давай есть.

И он пошёл на кухню. А я стала смотреть разные картинки на стенах и фотографии. На одной фотографии я его узнала. Он, наверно, недавно фотографировался. Он стоял, взявшись за руки, с маленьким мальчиком. Мальчик был в точности, как Ягунов. С таким же длинным лицом и даже в очках.

— Это мы с Гришкой, — сказал Ягунов, когда вернулся в комнату.

На другой фотографии они были вместе с матерью, втроём. И мать тоже была, как Ягунов, тоже в очках.

— А отца у нас нет фотографии, — сказал он вдруг, — мы его не любим. Мама его давно прогнала, и мы даже денег у него не берём.

— Почему? — спросила я.

И сразу испугалась, что он, как раньше, посмотрит на меня, не ответив. Но Ягунов ответил:

— Потому что он нечестный человек.

Ягунов достал две тарелки, ложки.

— В комнате будем есть. Я, когда один, ем на кухне. А сейчас там готовят все, не повернуться.

— Может, я пойду, а? — сказала я.

— Нет-нет, оставайся. В шахматы поиграем.

Он принёс кастрюлю, поставил её на красную каменную плитку и поварёшкой стал наливать суп.

— Мне немного, — сказала я, — я много не ем.

Потом мы стали есть пшённую кашу. Она была завёрнута в ватник и стояла в комнате у кровати.

У нас мама всегда вместе с кашей даёт котлету или сосиски, а Ягунов просто положил кашу в тарелки и вдруг вскочил:

— Маргарин-то я забыл принести!

И выбежал из комнаты.

Хорошо, что я про котлету не спросила.

Он принёс пачку в золотой обёртке и сказал:

— Бутербродный. Я его больше всего люблю. А ты?

Я вообще с маргарином ни разу ничего не ела. Только однажды, когда папе случайно продавщица вместо масла дала пачку маргарина, а я захотела есть и намазала им хлеб, то удивилась, какой у него вкус. И он мне тогда не понравился.

Потом Витя убирал со стола, и я хотела помочь. Но он сказал:

— Сиди, ты и так больная. Или вот, расставляй шахматы.

Я уже заметила на подоконнике шахматную доску. Большую, раскладывающуюся на две половины, настоящий футляр, а внутри — шахматные фигуры. Высыпала из неё фигуры и стала расставлять. Одного белого коня не хватало. Или он со стола упал, когда я высыпала шахматы. Я нагнулась, посмотрела под столом.

— Опять Гришка в игрушки запрятал, — сказал Ягунов. — Всё время прячет. — Он полез под кровать. Там он порылся и вылез с конём.

На Наташином дне рождения, когда Ягунов два раза играл с Наташиным отцом, я смотрела очень внимательно и даже запомнила, какая фигура как ходит.

Я так и сказала:

— А я уже знаю, кто как ходит.

— Тогда ходи, — предложил Ягунов.

Я растерялась и не знала, чем походить. Потом двинула пешку.

— Не этой, так раскроешь фланг.

И он мне показал разные защиты, как выгоднее начинать. Я сначала путалась, когда повторяла за ним, а потом запомнила. И мы, наконец, сыграли. Он, наверно, не изо всей силы играл и ещё несколько раз заставлял меня перехаживать, потому что я нечаянно подставляла ему фигуры. Потом он сказал: