Терроризм в российском освободительном движении - [64]
Так что эсеры в отношении к массовому террору мало чем отличались от большевиков или некоторых категорий анархистов. «Береславцев» же высказал критические замечания о «кавалергардской», унтер-офицерской психологии террористов, которая вырабатывается у них вследствие отрыва от общепартийной работы и чрезмерной «специализации».
Главную тяжесть в защите террористической тактики вновь пришлось взять на себя Чернову. В большой речи он ответил оппонентам и выдвинул новые аргументы в поддержку политического терроризма. Чернов достаточно убедительно показал, что разговор в выступлениях Борисова, Береславцева и Воронова пошел не о приостановке террора, а о его полном прекращении.
Пункт за пунктом он пытался опровергнуть аргументы критиков.
Во-первых, он заявил, что партия не собирается использовать террор в качестве средства устрашения и не намерена, подобно «Революционной мысли», «допугать правительство до реформ». Он вновь повторил известные положения о связи терроризма с массовой борьбой; противопоставлять «отдельный террористический факт» всей картине борьбы было, с его точки зрения, некорректно. Террористическая борьба «вносила свои штрихи во всю картину, ...интимно переплеталась со всем ее содержанием, всему придавала свой оттенок и на себе отразила смысл всего происходящего». Она отвечала определенным потребностям массового движения, прежде всего, временной дезорганизации правительственных сил.
Во-вторых, партия никогда не собиралась применять тактику индивидуального террора против целого класса; в отличие от террора фабричного и аграрного политический терроризм направлен на разрушение «боевого и защитного механизма» господствующих классов. Разъясняя смысл этого положения, Чернов довольно неуклюже говорил: «тот факт, что известное лицо при существующем режиме оказывается эксплуататором, не есть еще моральное основание для покушения на его жизнь, поскольку это лицо нейтрально в борьбе двух боевых и защитных механизмов, постольку и мы уважаем его нейтралитет; и лишь поскольку оно вмешивается в эту борьбу активно и поскольку этим своим вмешательством оно нам вредит, постольку целесообразно с нашей стороны и это лицо, и это учреждение намечать, как центр наших ударов».
В-третьих, рассматривая проблему терроризма с точки зрения этики, Чернов напомнил, что партия считает террор «печальным оружием». Это средство «тягостное», но вынужденное и ставить в вину террористам пролитие крови можно не больше, чем участникам вооруженных восстаний, баррикадных боев и т.д. Психологическая опасность привыкания к насилию, крови, существует не только в деле террора, но и в других отраслях партийной деятельности, связанной
с боевой работой. «Специализация» здесь неизбежна и, защищая террористов от упреков в «кавалергардской психологии», а руководителей БО в «антрепренерстве» в деле террора, Чернов заметил: «Острой бритвой можно порезаться, но это не значит, что нужно скоблить себя тупой бритвой».
Ничего нового в защиту террора Чернов, в общемто, не сказал. Не было оригинальным и средство, которое главный идеолог партии предложил для повышения эффективности террористической борьбы — использовать достижения технического прогресса. Расценивая террор как разновидность войны, он указал на новые способы ее ведения в современных условиях, в том числе под водой; вполне справедливым было предположение об использовании недавно народившейся авиации в военных целях. Для специфических целей террористов особое значение имел прогресс в] изготовлении взрывчатых веществ, а также возможность производить взрывы на расстоянии. «Террор будет террором в действительном смысле этого слова только тогда, когда он будет революционным применением наивысшего для данного момента технического знания, — полагал Чернов, — либо мы должны поставить своей задачей поднять террор на необходимую высоту, либо не из-за чего и огород городить»[454].
«Технические» рассуждения Чернова были безупречны. И предыдущий, и последующий опыт применения террористической тактики продемонстрировал, что только в случае учета террористами достижений, современной технологии они могли использовать тактику устрашения и дестабилизации ситуации в той или иной стране; радиоуправляемые взрывные устройства, пластиковая взрывчатка, отравляющие вещества, даже радиоуправляемые ракеты вошли в арсенал современных террористов. Однако проблема заключалась не в этом. Терроризм, в конечном счете, должен был оказывать определенное воздействие на власть и на общество; если теракты вызывали отвращение или просто не более чем равнодушное любопытство, значит, их политическое значение было равно нулю, сколь бы совершенными ни были технологии уничтожения, применявшиеся террористами. Попытки преодолеть кризис террористической тактики при помощи технических усовершенствований были столь же продуктивны, как лечение рака посредством гипноза.
Определяющей в подходе к террористической тактике была оценка политической ситуации. Эсеровский же ЦК оценивал ее совершенно неадекватно. Если считать, что революция закончена, то террористические акты для данного момента запоздали, справедливо замечал Чернов. Но дело как раз и заключалось в том, что он и его товарищи по ЦК исходили из того, что революция не кончена. Отсюда, развивал свою мысль Чернов, «мы логически влечемся к выводу, что агрессивной тактикой, в связи с теми условиями, которые существуют и продолжают действовать в России, мы можем вызвать непосредственно, в связи с этими условиями, период нового общественного подъема и нового революционного кризиса»
