Терракотовые дни - [39]

Тот отмахнулся от предложения заступиться как от несущественного.

— Я эта… В комендатуре работаю. Шоферю у немцев.

— То есть работаете на оккупантов? — спросил Вольских строго.

Парень сразу стушевался.

— Да ладно… — поспешил успокоить паренька майор, — нам нужен свой человек в тылу врага. Ведь так?

Вольских серьезно посмотрел на радиста. Тот судорожно сглотнул и кивнул.

— Так что ты хотел сказать?..

— Значится так…

Пашка устроился в гараже — немцы доверили ему немецкую легковушку. Возил на нем он тех, кому персональная машина не полагалась, но по каким-то делам надо было куда-то съездить.

На машине был установлен приемник. Пашка чуть переделал конструкцию, вставил в схему дополнительный контур и теперь на головные телефоны слушал немецкие радиопереговоры.

Шифровки записывал в блокнот, ночью, перед сном перечитывал, пытаясь их понять.

Знал, где и на чем эти сообщения формируются, откуда оправляются.

— Я даже одну помогал переносить. "Енигма"[19]называется. "Загадка" то есть. Стоят они на втором этаже, почти над входом, в зарешеченной комнате. А вот если бы этот аппарат выкрасть, посмотреть, что в нем, как он работает.

Вольских покачал головой:

— Нет, не поможет. Аппарат тебе не даст ничего. У нас в штабах знаешь какие светлые головы сидят… Вроде бы поляки что-то успели с этим кодом сделать, но они все будто бы передали британцам. После тридцать девятого мы с поляками ведь вроде как в контрах.

Парень явно расстроился. Он молчал, но держал себя в руках.

— Да не волнуйтесь вы так. Задача перед нами будет не менее важная и, возможно, более опасная.

Майор задумался, потер подбородок. Про себя отметил: завтра надо бы побриться.

— Любезнейший! — крикнул он.

На пороге появился руководитель подполья. Нет, точно подслушивает, мерзавец… — пронеслось в голове у Вольских. С таким жуком надо осторожней. Или, ладно, пусть живет…

— Простите, все забываю, как вас зовут, — продолжил майор.

Еще бы не забыл, — подумал подпольщик, — майор даже не удосужился спросить у подпольщика фамилии.

— Как уже всем вам известно, в банке этого города сконцентрированы огромные ценности, которые оккупанты планируют вывезти в Германию. Мы этого не должны допустить!

Краем глаза Вольских следил за мальчишкой. При этих словах он распрямил плечи и будто бы стал выше. Конечно же, его присутствие на этом совете было необязательно. Строго говоря, не его это было дело вовсе. Но ведь радист или еще кто-то разболтает ему… А так мальчишка почувствует себя причастным к тайне, что довольно пользительно с воспитательной точки зрения.

— При допросе старшего Циперовича… — продолжил майор.

— Циберловича… — поправил его Пашка и сам испугался своей смелости.

К удивлению всех присутствующих, майор поправился:

— Циберловича… При его допросе присутствовал кто-то из местных. Человек, который до войны занимал видное положение…

Главный почесал голову — почесал затылок. Так обычно чешут голову дураки, — отметил про себя Вольских. Но неожиданно даже для себя подпольщик вспомнил.

— Это Бойко… Володя… Владимир. То ли Сергеич, то ли Андреич. Капитан милиции. Бывший капитан…

— Андреич… — опять вступил в разговор Пашка.

Майор кивнул:

— У нас есть одна беда… Верней, две беды. Это Бойко и бандиты. Со вторыми, пожалуй, можно и нужно договориться. Все же уголовники — социально близкие к нам лица. А с предателями социалистической отчизны разговор у нас краток.

Руководитель подполья вытянулся в струну. Его рука привычно нащупала в кармане "наган".

— Не надо Бойко убивать. Владимир Андреич — наш человек, советский.

— Если он советский, что же он с немцами работает?

— Он не знает о подполье. Если его попробовать завербовать…

— С предателями у нас разговор короткий… — покачал головой Вольских. — Понятно?

И пристально посмотрел в глаза мальчишке.

Тот молча кивнул.

Нет, этого капитана надо обязательно зарыть. Для всего местного населения это будет замечательным уроком…

* * *

На сон грядущий Вольских все же попросил вина.

— Не могу заснуть, хоть ты тресни, — признался он. — Бессонница.

Нашли вино — домашнее, крепленое, налили в графинчик, вытерли фланелькой хрустальный стаканчик. Руководитель подполья не побрезговал отнести это лично — мало ли, захмелеет гость, выскажет, что у него на душе.

Вольских взболтнул графин и, игнорируя бокал, хлебнул прямо из горла.

— Я тут прикидывал… Давайте посмотрим правде в глаза, не будем выдавать нужду за добродетель. Мы тут одни, так что… Скажу правду — положение на фронтах не блестяще… Не настолько плохо, как твердят немцы в своей пропаганде, но все же хуже, чем в наших сводках. Не сочтите мои слова официальной речью, но приходит время, когда от нас требуется максимальное напряжение сил, где бы мы не находились — в советском тылу, в тылу врага или на фронте. Поэтому с завтрашнего дня — партсобрания и политинформации прекращаются. Все, кто есть в наличии — должны работать! Выгоните этих пердунов на улицу, пусть хотя бы ведут "тихую пропаганду". Только убедитесь, что они не знают ничего существенного…

Подпольщик понял намек — майор не просто хотел пристроить в работу старых партийцев, он желал от них избавиться.