Терракотовые дни - [41]

Колесник звал его на дело в Миронов. Называл и его долю — очень, очень много.

Свои записи майор сжег. Пепел раскрошил в руках, спустил в рукомойник.

Но затем еще долго сидел, о чем-то думая, куря папироску за папироской…

* * *

Он не был святым. Он не был бессмертным. Он даже майором-то не был, и звание это себе присвоил почти сам.

Он был вором. Вором высокого класса, полета. Да что там, он не воровал — творил. Чтоб украсть несколько крупных алмазов, он в одну ночь внес изменения в чертежи музея. Подлог не заметили и выстроили по его проекту здание. Через два года он воспользовался своими улучшениями и обнес музей.

Одной зимой снегопад и мороз задержал его на месяц в паршивом городишке. Со скуки он занялся живописью. Особым качеством и красотой его работы не отличались, но, вернувшись в свет, Гусь выдумал какого-то художника: отечественного Гогена, нового Пиросмани. Сфабриковал несколько статей в модерновых и постимпрессионистских журналах. Да что там — он и журналы сфабриковал. В результате иностранные гости страны Советов выложили за его мазню где-то около полумиллиона золотом.

По его работам учили оперативников в школах милиции.

Но Гусь со смехом следил за расследованием своего творчества: пусть берут, ему не жалко. На каждое обнаруженное дело у него приходилось по пять никому неизвестных.

Он менял паспорта и лица, как иной меняет перчатки: выезжал за границу будто корреспондент "Известий", возвращался словно прогрессивный шейх в изгнании.

Его не понимали даже в воровском мире. Не понимали, но уважали: знали, что он гениален, что логика у него хоть и странная, но вполне работоспособная.

Когда началась война, он спешно закруглил дела, сказал — иду воевать. Потому что даже вор может любить родину.

— Вор не должен принимать оружие от властей, — сказали на сходке старые, матерые воры.

— Ну так я со своим пойду… — улыбаясь, ответил Гусь.

Сам сделал себе документы, сочинил себе биографию. Дескать, пехотный капитан демобилизован после контузии на войне с белофинами. Жил в Могилеве, ехал к другу в гости в Сибирь, а тут такое… Нельзя ли без проволочек попасть на фронт, потому что врага мы бить привычные. Как в песне поется, "на земле, в небесах и на море…"

Его взяли в армию — добровольцев особо не проверяли, да и если бы и проверяли, что с того? Он в очередной раз числился погибшим.

В частях творился бардак. Его приняли по подложным документам, затем канцелярия непонятным образом сгорела, ему выдали документы новые, настоящие.

Ему дали роту, но командный пункт разбомбили, его, действительно, контузило, а командир батальона просто испарился. Гусева сперва назначили исполнять обязанности командира батальона. Тем более, что к тому времени батальон потерял в составе, и было не больше ста человек.

Их отвели на переформирование, и Гусева уже утвердили на постоянную должность. Он ожидал, что его обман откроется, и уже готов был бежать. Но скоро пришли документы на присвоением ему очередного звания — майор.

* * *

Утром, еще до обхода, он был у лечащего врача.

— Я здоров?.. — обратился к нему с порога.

— В общем, да. Вам, я смотрю, все так же не терпится вернуться на фронт?..

Майор печально покачал головой.

— Тетка к себе в гости зовет. Ей некому огород перекопать…

— Огород?.. Не фронт?..

— Никак нет. Вот письмо.

Он протянул распечатанный треугольник. Думал, что доктор его не возьмет, но тот принял лист, развернул и пробежал глазами.

— Оно и правильно… Астрахань, капуста, арбузы и прочие помидоры. Девки опять же там… — мечтательно проговорил он, будто в Ташкенте не хватало арбузов и девок. — Ну что, вечером выпишем… В среду перекомиссия…

— Мне бы быстрей. У меня тут на аэродроме приятель, он вылетает днем… Обещал взять…

— Но документы… Перекомиссия…

— Я это улажу сам.

* * *

А жизнь меж тем шла.

Часовой у входа в комендатуру по-прежнему проверял документы Бойко. Но рассмотрев внимательней, возвращал их с легким, почти незаметным поклоном.

Зотов и вовсе при встрече вытягивался во фронт.

Бойко это жутко смущало, и он то отводил глаза, чтоб не видеть подобного, то набирался смелости…

— Вольно, старшина… В смысле…

— Вот ведь как, — говорил Зотов, поймав взгляд сыскаря, — как бы власть не крутилась, а вам командовать — мне исполнять…

Утром Отто подал Бойко тоненькую папку.

— Что это? — спросил Владимир.

— Это досье на Сергея Колесникова.

Папка содержала фото и семь листов, которые Бойко небрежно пролистал, затем вернул папку:

— Простите, не читаю по-немецки…

— Ах да, совершенно забыл, простите…

— Ваше дело не выглядит серьезным. Не умеете вы все же дела шить. Кстати, откуда оно?

— Приятель из Абвера передал. Колесник был у них в оперативной разработке. Но от него отказались — слишком независимый.

— Это есть… Впрочем, он может работать и в команде. Только подберет он ее под себя.

— Интересно, а где сейчас обитает шайка Колесника?

Бойко тяжело промолчал.

— А вам не интересно? — спросил тогда Ланге.

— Нет, не интересно.

— А почему?

— Потому что я знаю — он живет где-то на Шанхаях.

— Тогда отчего бы нам не пойти и не арестовать их?

— А еще говорите, в Китае были. Неужели в Шанхае можно найти человека, если он не желает быть найденным?