Терапевт - [26]

— Спасибо, — поблагодарила я полицейских, сама не знаю за что.

— Да ничего, — ответила женщина. Свела глаза к носу, скосила их домиком, положила свою ладонь на мою руку и сжала ее. — С вами всё в порядке?

У меня возникло странное чувство, что это я должна ее успокоить, что это моя задача — задача близкого жертве человека — успокаивать ее, профессионала. Всё ли со мной в порядке… Как могу я ответить на такой вопрос, когда мне только что нанесли кровоточащую рану?

— Да, — ответила я.

Чем ближе к дому подходил доставщик пиццы, тем медленнее он двигался.

— Тогда увидимся завтра, — сказала женщина, тем самым дав мне знать, что собирается вернуться сюда.

Создайте обстановку предсказуемости.

Полицейские развернулись и чуть не столкнулись с доставщиком пиццы. Все трое чуть замешкались: они не понимали, что он тут делает, но ничего не говорили; парень не ожидал, что они повернутся к нему; а я была не в состоянии объясняться. В конце концов заговорил он: я не хотел мешать, но как быть с пиццей? И женщина из полиции, видимо, чувствуя ответственность за развитие ситуации, пробормотала какие-то общие слова на тему, что, мол, в такой момент важно подкрепиться. Юный полицейский согласно кивнул, и они пошли к своей машине, а доставщик протянул мне коробку с пиццей.

* * *

Нашли его в Крукскуге. На старой даче его отца. Стоя в прихожей с коробкой пиццы в руках, я вдруг поняла, что нужно сделать, — проверить одну вещь, это легко.

Страстью отца Сигурда было мореплавание; остальные члены семьи относились к данному предмету с полным безразличием, если не считать, что одна из подруг Маргрете держала парусную лодку на курорте Ханкё. Сигурд унаследовал от отца кое-какие морские параферналии, а среди них кухтыль. Это такой стеклянный поплавок, полый шар зеленого стекла в сетке, плетенной из бечевки. В прежние времена рыбаки крепили такие к сетям, чтобы те не тонули, а теперь их в основном хранят как сувениры. Правда, отец Сигурда уверял, что с этим кухтылем на самом деле рыбачили. Поплавок был куплен в отпуске на севере Норвегии. Сигурд прицепил к нему ключи от дачи. Им с Маргрете это казалось очень остроумным. Дача-то в лесу, втолковал он мне, поскольку я не засмеялась; не слишком убедительное объяснение. Сигурд рассказывал эту шутку всем гостям: папе, Аннике с Хеннингом, Томасу и Яну-Эрику. В ответ некоторые вежливо посмеивались, не более того, однако он, кажется, не замечал этого. Ключ хранится в маленьком шкафчике с крючками в рабочем кабинете Сигурда; когда мы не на даче, крукскугский ключ обычно висит там вместе с другими ключами, а здоровенный кухтыль бросается в глаза. Мне надо пройти всего восемь шагов до кабинета.

Вот он, шкафчик. Открываю. Поплавка нет. Ключа от дачи нет.

* * *

Стоя потом на кухне с коробкой пиццы в руках и тупо пялясь в экран телевизора, где, как всегда, мелькали какие-то кадры, я поняла, что позвонить Аннике, как я обещала полицейским, не могу. Анника поддержала бы меня и со всем разобралась, как и всегда, но от одной мысли позвонить ей, когда моя боль так нова и остра, все во мне переворачивалось.

Потом я легла спать. Почему бы и нет?

Невозможно описать эту ночь. Разумеется, я почти не сомкнула глаз. Вот и все, что я могу сказать. Пиццей позавтракал полицейский, который роется сейчас в моих вещах этажом выше.

* * *

К половине десятого я приняла душ и оделась для работы, потом перебралась в свой кабинет над гаражом. Рядом с домом стоят две машины полиции; мне их видно со своего места у окна. Я еще не звонила пациентке, которой назначено на одиннадцать. Не знаю, как я поступлю. Надо бы позвонить ей прямо сейчас, пока она не ушла с уроков, чтобы подъехать сюда к окончанию сеанса с Сашей, но у меня нет сил подняться с кресла.

Вместо этого я считаю. Сто двадцать четыре, сто двадцать пять, сто двадцать шесть… Зачем — не знаю. Обрыдли мне все эти «зачем» и «почему». По дому расползлись полицейские, но здесь, в кабинете, начальник по-прежнему я. Сижу в своем кресле, том, которое мне кажется более моим: в нем я сижу напротив Кристоффера и напротив Саши тоже, кстати. Сто тридцать один, сто тридцать два… Вот и Саша показалась на улице. На ней черное пальто и красный шарф, да и по походке ее сразу узнаешь. Хорошо, что она пришла. Она — мой пациент. Я — ее терапевт. Буду с ней работать.

Саша — транссексуал. Крестили ее Хенриком. По ее словам, всю жизнь Саша знала, что она не мальчик. Войдя в подростковый возраст, осознала это особенно ясно, и теперь, в возрасте шестнадцати лет, получает гормонную терапию, одевается как женщина и выбрала себе пикантное женское имя. Любой подумает: да уж, не подарок; но при всем этом Саша принадлежит к числу самых здоровых из моих пациентов. Она совершенно точно знает свое место в том, что касается половой идентичности; большинство подростков шестнадцати лет могут только мечтать о такой определенности. Родители полностью ее поддерживают, и у нее сложился круг друзей, которые полностью принимают ее такой, какая она есть. На терапию Саша приходит, чтобы «расставить все по местам в голове», как она выражается, и нужно ей это в основном из-за глупостей, которые, бывает, ляпают встречающиеся ей отдельные косные личности. К тому же ее бесит, что для операции по смене пола и юридического признания женщиной нужно ждать восемнадцатилетия, но даже и эти проблемы она почти всегда при наших встречах способна принять с юмором. Приходит ко мне всего раз в месяц, и мы обе довольны этими сеансами. Мое вмешательство воспринимается как благо: Саша обдумывает мои советы и активно ими пользуется. Если уж приходится принимать пациентов на следующий день после известия о смерти Сигурда, то лучшего пациента, чем она, и не пожелаешь…