Теплый лед - [41]

— Мы будем писать их фамилии, господин генерал. Будем писать, пока не выучим…

Он раскрывает ладонь одной руки, а другой рукой, в которой нет ни карандаша, ни чего бы то ни было, начинает чертить на ладони невидимые буквы.

— Они, оказывается, и писать могут, видите ли…

Командующий смотрит на хвост кометы, улыбается и идет дальше. Молоденький майор в начищенных до блеска сапогах со злорадством записывает что-то в блокнот; командир полка по дороге оборачивается, разводит руки, поднимает плечи, кусает верхнюю губу и спрашивает одними только глазами: «Как же ты это допустил?»

Допустил, господин полковник!.. А знаете, что получилось бы, если бы произошел крупный диалог с геройским отрядом? Ты давай готовь сейчас банкет! Блеск — величайшая традиция мира… Какой скучной была бы эта проверка без двух моих солдатиков! И командира ведь тоже мать родила: он посмеялся, ему стало весело. Будет что сказать, когда там, наверху, встретится с цветом армии. Кто еще осмелится смешить командующего? А вот наши парни справились с этим делом, да еще как!.. Он им благодарен. И меня он должен благодарить, и маэстро Спиридонова за то, что на плацу все время звучала песня. И еще есть одна причина для благодарности: хорошее настроение, которому все обязаны неполной информацией. Представьте себе, что майор Панков, вы, господин полковник, я — все, кто ходит под нами и под кем мы ходим, знают кое-что такое, чего не следовало бы знать…

Действительно! Если бы люди знали друг о друге все, они не смогли бы найти общий язык. И вечером в офицерском собрании не получился бы пир горой — начало и конец любого серьезного дела. И дело здесь не в салфетках и цветах, не в серебряном подсвечнике, перевязанном ленточкой!.. Не помогла бы и зажигалка, которую оружейник Стоянов с почти религиозным благоговением делал из гильзы бронебойного снаряда. Она торжественно блестела, и мы были счастливы от сознания, что этот подарок был не просто предназначен для того, чтобы найти место в квартире командующего, а стал символическим изображением нашей общей солдатской судьбы…

Застолье, как и баня, уравнивает людей. Уравнивает, хотят они того или нет. Поэтому мы так осторожно подбираем себе сотрапезников и тех, с кем ходим в баню. Это я понял только на банкете, и, когда мне подали гитару, я был готов. Искушенный суетой, я пел обо всем, что было: о груше-скороспелке и охрипших голосах, которые горланили весь день, нарушая сонную тишину плаца. Исполнил я все это с красивым вдохновением простых смертных, которые идут на небольшой риск, но приобретают в глазах других большое значение. Командующий не поверил, но офицеры начали смеяться, и он догадался, что песня отражает действительность. Он стал раскачиваться на стуле, затем встал с бокалом в руке и сказал, что уважает тех, кто искренен перед своим народом.

Так ночью, когда рекой лилось красное вино, а золотые вензеля на тарелках были запачканы соусом, я понял, что обладаю одним хорошим качеством, о котором до этого никогда даже не подозревал.

ВЫСИЖЕННЫЙ БОЛТУН

Странно устроен человек! Никогда не бывает доволен тем, что имеет, и мечтает о чем-то недоступном. И наворочает в мыслях непостижимого. Так вот, к примеру, бедняки мысленно пересчитывают свои банкноты, да притом самые крупные…

Наши мечты не так уж недостижимы: нам хочется повесить к ремню несколько автоматных магазинов, закинуть за плечо вещмешок с ручными гранатами, надеть маскировочный халат да переползти удачно пядь за пядью через снежную пустошь по ту сторону канала Риня.

В окопах за каналом — зеленые ящерицы, черные змеи, называемые противником. Вся задача состоит в том, чтобы одного из них с прикушенным языком за зубами протащить к нам и чтобы он кое-что нам рассказал бы. За эту работу, сообщили из штаба дивизии, полагается двадцать дней отпуска и орден. Хорошее дело — прогуляться по Болгарии с орденом. Идешь, а за тобой гурьбой уличные ребятишки, а ты делаешь вид, будто не замечаешь их. Рассказываешь в корчме всякие были и небылицы, а тебя ласкает чужое восхищение, зависть или шевелящиеся губы, которые матерятся, потому что хозяин их не на твоем месте. Одно дело — задубелый, голый фронтовик, другое — когда на груди твоей сверкает крест за храбрость!..

Каждому поэтому грезится, как он тащит за мундир офицера, как доставляет его командованию на «беседу», как потом ошарашивает серую солдатскую братву рассказом о своих похождениях и даже говорит потом односельчанам, что если бы офицер не был таким толстым, то можно было бы и двоих приволочь. За двадцать дней поездки в Болгарию чего не сделаешь!..

Хочется каждому, но отправиться решает один поручик Харамов. У поручика светлая душа, дома невеста осталась, и поэтому иногда он пускается в рассуждения:

— Не дело, брат, ждать розовый конвертик, поцелуйчик на бумаге, засушенный между двумя подснежниками из промокашки, или кудрявый волосок в целлофане…

Поручик закончил химический факультет, мог бы командовать химвзводом полка, находиться подальше от огня, но он не хочет расставаться с ударной ротой. Он не из жадных до славы, мундир не может скрыть в нем учителя, а вот решил охотиться за «языком». Или не смог больше глядеть на локон в целлофане, или проснулся в нем азарт, и он готов опередить любого удальца.