Тепло твоих рук - [30]

Юля возвращается, неся в руке свёрток с одеждой для Марии, это джинсовые штаны, носочки, футболка и непромокаемая синяя куртка, пока Мария одевается, Юля моет руки и лицо в озере и расчёсываает пальцами волосы. Потом она вынимает что-то из кармана и на ладони полощет в воде. Мария, наклонившись, различает, что это человеческие зубы.

— Ты убила их? — спрашивает она.

— Не всех, — отвечает Юля. — Я убила мать и брата. Её саму я привязала к отопительной трубе и включила газ. Здесь её зубы тоже есть, я вынула их ножом, когда она ещё дышала.

— Зачем они тебе?

— Просто нравятся. Ты готова? Пойдём.

Революция

Вдоль улицы Фрунзе цветут молодые липы. В утренних сумерках горят уже первые окна, в одном из них является призрачный силуэт сонной женщины в халате, зевая и поправляя волосы, она зажигает плиту, чтобы приготовить завтрак. Нужный дом Юля находит в глубине перекошенного двора, где стоят несколько автомобилей и высохший старик выгуливает в песочнике маленькую собачку. В парадном пахнет старыми кошачьими экскрементами и отсыревшим подвальным кирпичом, лампы погашены, зелёные стены возносятся вверх на заведомо избыточную высоту, и сквозь широкий лестничный проём виднеется решётчатое верхнее окно с толстым непрозрачным банным стеклом, проливающее вниз тусклый утренний свет. Дверь восьмой квартиры черна и ободрана, звонок не даёт звука, и Юле приходится долго стучать кулаком.

Дверь открывается на цепочке. В темноте захламленного коридора прячется сморщенная старуха, такая отвратительная, что Марии сразу же хочется убить её, просто от презрения к жалкому цеплянию за жизнь, которое та избрала себе в удел. Глаза старухи мутны, нижние веки отвисают гадкими мешками, нос похож на клюв уродливой птицы, беззубый рот сжат в сгусток морщин, словно препятствуя выделению из головы какой-то противной жидкости. Правой рукой старуха держит палку, на которую опирается, чтобы не умереть, одета она в спальную рубаху, поверх которой наброшен толстый махровый халат с большой дырой на боку.

— Привет, — говорит старухе Юля. — Мы от косоглазой.

Старуха некоторое время пристально смотрит на девочек, посасывая губами невидимую грудь пустоты.

— Убей отца своего, убей мать свою, — хрипло крякает она наконец на Марию. — Съешь мозги, получишь силу. Потом сама узнаешь, что делать.

— Бабушка, а у тебя зубы есть? — спрашивает Юля.

— Нету. Проваливайте, — старуха захлопывает дверь.

— Адрес свой помнишь? — обращается Юля к Марии. Мария кивает.

— Мы ещё вернёмся! — громко шепчет Юля в замочную скважину квартиры номер восемь. — Жди нас, бабушка.

В своём родном дворе Мария чувствует боль, идущую изнутри, словно время поворачивает назад и надавливает на неё острым клювом своей карандашевидной морды. Она узнаёт родное парадное, выщербленную снизу дверь, разбитое уголком пыльное стекло на первой лестничной клетке, и горшок с цветами в окне второго этажа на фоне тюлевой занавески. Она поднимается по лестнице, по которой столько раз возвращалась из школы, касаясь ступенек днищем портфеля, столько раз взволакивала зимой мокрые гремящие санки, и на которых каждый раз, когда в парадном кого-нибудь хоронили, рассыпаны были цветы. Она входит в лифт, исцарапанный гвоздёвыми рисунками, нажимает оплавленную кнопку своего этажа, здесь ничего не изменилось с тех пор, как она ушла, словно это было вчера, а ведь столько всего произошло, она успела даже умереть. Звоня в свою дверь, Мария вспоминает страх перед отцом и не может ощутить его вновь, ужас всей её жизни кажется ей теперь ничем по сравнению с новым, который привела за собой смерть. Звонок звучит резко в полусонной квартире, и дверной зрачок почти мгновенно мигает, заслоняясь тенью, потом щёлкают замки и Мария видит свою мать.

Мать не может произнести ни звука, она только беспомощно смотрит на Марию, потом протягивает вперёд руки, Мария переступает порог и обнимает тело матери, утыкаясь лицом в её барашковый халат, мать дышит под её лицом грудью и животом, из которого Мария родилась.

— Кто это? — спрашивает голос отца из кухни.

— Это Мария, — тихо отвечает мать и начинает плакать, осознав, что дочь действительно вернулась домой.

Отец выходит в коридор, приседает возле Марии и, оторвав её от матери, прижимает к себе и целует несколько раз в лицо.

— Доченька, — говорит он. — А мы думали, ты уже никогда не вернёшься. Где же ты была?

— Нас держал взаперти злой человек, а теперь мы от него сбежали, — говорит Юля. — Он нас заставлял раздеваться и подражать голосам зверей и птиц.

— Какой ужас, — вздыхает мать. — Ты, наверное, голодная, — спохватывается она и уходит на кухню, вытирая слёзы с лица.

— Слава богу, — повторяет отец, всё крепче прижимая Марию к себе, — слава богу, что ты вернулась, солнышко. Иди, мой руки, будете завтракать.

Он разжимает объятия, и Мария видит близко его бритое лицо, широкое и излучающее силу, которая должна перейти к ней. Он встаёт и улыбается ей, и она улыбается ему в ответ, потому что она любит своего отца за все мучения, которым он её подвергал, она любила его и любит до сих пор, той мазохической детской любовью, какая обращена бывает только на родителей, ведь лишь им можно простить любой ужас, потому что выше и загадочнее ужас тайны, произведшей тебя на свет. Она поворачивается и идёт коридором к ванной, ей кажется, что она вот-вот заплачет, что ничего не произошло и всё будет теперь по-прежнему, останавливается на пороге, отворяет дверь, не успев ещё зажечь свет, и тогда из темноты её заливает ледяная вода страха, и она понимает: они уже здесь, те, кто хотят её съесть. Они здесь, хотя она не видит их, она мертва и проклятие мёртвых на ней, ей запрещено жить, но она живёт, и за это они хотят наказать её, наказать так страшно, как даже представить себе невозможно. Ей запрещено жить законом Вселенной, и никакое преступление не может быть страшнее нарушения этого закона.