Тепло очага - [55]

Об этой дождливой ночи он вспомнил теперь, когда его опозорили при всех, и он стоял на берегу Астаудона и знал, что никогда больше не вернется домой, и ему хотелось умереть, но река спокойно бежала в своем русле, и голодных волков поблизости не было.

Потом откуда-то издалека, из тьмы послышался слабый голос:

— Туга-а-ан…

Мальчик мог не прятаться. В такой темноте его и с двух шагов никто бы не заметил.

Слышался цокот копыт. Всадник, приближаясь, хрипло кричал в ночь:

— Туга-а-ан!..

Это был Увадз. И столько тревоги и отчаяния было в его голосе, что Тугану стало не по себе. Отец будет искать его, знал мальчик, пока конь, обезножев, не свалится, будет звать, уже сам не слыша себя.

Туган постоял еще, колеблясь, потом двинулся навстречу всаднику, кашлянул раз, другой: мол, вот я.

— Сынок?! — обрадовался отец.

Он сошел с коня, помолчал, пожал плечами, улыбнулся:

— Ну, что же это ты?..

Вот тебе и все его упреки, вся ругань. Но Туган понимал: то, что отец не высказывает вслух, остается гореть в его груди жестоким, испепеляющим огнем.

— Идем домой, — сказал отец. — Садись на коня.

Туган отказался. Ему хотелось, чтобы ночь эта никогда не кончилась и никогда не кончился путь до села. И он мог бы рассказать отцу о своей беде, но не смел, потому что никого на этом свете не любил больше отца и еще потому, что боялся, как бы отец, забывшись, не взял опять на руки мать и не стал носить ее, как ребенка.

Азрым вертелся, не замечая того, что происходит на экране, не находя места своим тяжелым, мощным рукам, что-то ворчал про себя, чертыхался. Наконец, не выдержав, он потянулся к Тугану и прошептал:

— Слышишь, как грызет?

А Сосай похрустывал себе леденцами, причмокивая языком.

— Кто это чавкает?! — страшным голосом вопросил Азрым. — Я спрашиваю, кто чавкает?!

Сосай повернулся чуть, глянул на него через плечо:

— Не мешай смотреть, паренек!

— Ах, это вы, учитель?! Простите… А я решил, что сюда забралась чья-то свинья.

У Азрыма были свои счеты с Сосаем…

Когда в детстве Азрым пускался наперегонки со своими сверстниками, те каждый раз опережали его, и каждый раз он удивлялся: как же так? Даже босиком по колючей стерне они бегают быстрее, чем он в ботинках. Азрым садился на землю, разувался, но, исколов в кровь ноги, все равно прибегал последним. Он никогда не выигрывал забегов, зато частенько терял ботинки и возвращался домой босиком. Кому-то, может быть, и влетело бы за это от родителей, но Азрыму все сходило с рук.

Бегать он так и не научился, зато в борьбе ему равных не было. Тут уж не то что сверстников, он и мальчишек постарше валил. Поднимал противника, как мешок с сеном, и бросал на землю. Одного, другого, третьего — подходи, кто хочет! И сыпались с его одежды пуговицы, трещала по швам рубашка; он возвращался домой перепачканный и оборванный, а на другой день снова выходил на улицу чистенький и нарядный.

Азрым рос медленно, как дубок, пустивший глубокие корни. И если дубок может сомневаться в чем-нибудь, волноваться или беспокоиться, то и Азрыму это было свойственно.

Отец его был туговат на ухо, мал ростом и худосочен. Мать заметно прихрамывала на правую ногу, и в правую же сторону было перекошено ее лицо… Но судьба, обделив их красотой, щедро одарила трудолюбием. Отец Азрыма был лучшим в селе плотником, мать работала звеньевой, и они никогда не знали нужды.

Может, и не узнал бы Азрым никогда ни сомнений, ни беспокойств, если бы не соседи, а жили по соседству с ними Сосай с женой…

Родители Азрыма держали здоровенную свиноматку. Кормили ее хорошо, но свиньи от рождения ненасытны. Как-то раз свинья, толкнув рылом калитку, зашла во двор к соседям. Жена Сосая варила на зиму компоты и закатывала их в байки. Свинья, не раздумывая, сунулась к банкам, стоявшим вдоль сарая, повалила их, перебила половину, загубив труды целой недели. Жена Сосая, увидев содеянное, погналась за свиньей с топором. Обидчицу свою она, конечно, не догнала, но, ворвавшись к соседям, устроила скандал. Мать Азрыма, подергивая перекошенным лицом, уговаривала:

— Уплатим вам вдвойне, за все уплатим, только не кричи… Успокойся, прошу тебя…

Но жена Сосая не хотела успокаиваться. Уперев кулаки в бока, она во всю мощь своих легких сыпала страшными проклятиями:

— Дай бог, чтобы в самом скором времени, — орала она, — вы зарезали свою свинью на поминках самого любимого человека!

Мать Азрыма, растерявшись, спросила удивленно:

— Что ты? Разве осетины режут на поминки свиней?

Жена Сосая запнулась на мгновение, но тут же нашлась:

— Так зарежьте свинью, продайте мясо и купите погребальные одеяния самому лучшему в вашей семье…

Соседки давно уже недолюбливали друг друга, и нужна была лишь причина, чтобы вражда вспыхнула, как солома от случайной искры. И вот случай такой представился, и жена Сосая отводила душу…

Как-то Азрыму поручили в школе сбегать к Сосаю и сказать, чтобы тот шел на педсовет. Азрым нехотя отворил калитку соседей. Ему не хотелось входить в дом, и он остановился, надеясь, что хозяева сами заметят его. Вдруг резко распахнулась дверь, и на веранду выскочила жена Сосая. Азрым никогда бы не подумал, что эта непомерно тучная женщина может быть такой шустрой. Вслед за нею в распахнутую дверь из комнаты вылетели друг за другом два тяжелых сапога. Один из них угодил в спину беглянке, а другой пролетел мимо. Едва женщина подняла с земли сапоги, как в дверях показался разъяренный Сосай.