Тепло очага - [49]

Однажды он заспался на чердаке и проснулся, когда уроки давно уже кончились. Гадац, проделав уже привычный ему кружной путь, вышел огородами на улицу и, помахивая портфелем, зашагал так деловито, будто возвращался домой из школы. Старуха-соседка, сидевшая у своих ворот на скамейке, увидев его, удивленно всплеснула руками:

— Ой, горе, горе! На кого ты похож?!

Сено, что ли, в волосах застряло, подумал Гадац. Он отряхнулся на всякий случай, потом достал из портфеля осколок зеркала, которым пускал иногда зайчиков, посмотрелся в него и обмер. На лице его сажей были нарисованы роскошные усы, борода, глаза обведены были черными кругами. Гадац попытался ладонью стереть эту живопись, но только сажу по лицу размазал. И вдруг он услышал тихое хихиканье. Присмотревшись, увидел мальчишек, подглядывающих за ним из-за плетня. Это они разрисовали меня, понял он, подкрались, пока я спал. Вскипев от злости, Гадац перемахнул через плетень и бросился на обидчиков. Те сыпанули в разные стороны, но одного из них, самого маленького, Гадац все же настиг. Догнал, схватил и, не помня себя, огрел портфелем по голове. Мальчишка заревел, вырвался, побежал и, обернувшись, прокричал сквозь слезы:

— А твоя мать — баптистка!

Гадац и раньше слышал это слово и, не понимая смысла, чуял что-то страшное, таившееся в нем, и оскорбительное своей причастностью к матери… Забыв о бороде и усах, Гадац понуро, поплелся домой.

Увидев сына, мать, возившаяся во дворе, рассмеялась. А Гадац никогда не видел ее смеющейся, ни разу за всю свою жизнь, и он смотрел на нее, пораженный, и, не выдержав, закричал исступленно:

— Не смейся надо мной! Баптистка!..

Вскоре Гадац вообще перестал ходить в школу. Все ему надоело, и, ожесточившись, он никого уже не хотел бояться. Отец же молчал, думая о чем-то своем.

Как-то раз утром он разбудил сына, велел одеться, вывел во двор, где уже стояла пароконная арба, и они сели — отец впереди, сын — сзади, и поехали. Куда и зачем, Гадац не знал. Когда арба, оставив позади село, остановилась у высокого кургана, Гадац насторожился — а что, если отец стащит его на землю и отхлещет кнутом? За школу и за чердак с сеном… Но отец не оборачивался, сидел, опустив голову, и плечи его судорожно вздрагивали. Плачет, ужаснулся Гадац, он плачет…

Арба долго стояла у кургана, потом тронулась наконец и вскоре остановилась опять, возле свинофермы. Отец отвел Гадаца к заведующему и сказал, обращаясь к сыну:

— Делай все, что тебе скажут. — Он попытался улыбнуться. — Школа опротивела тебе, значит, надо работать… Голодным не оставайся, никого не бойся… Ночевать будешь дома…

Так началась для Гадаца новая жизнь. Продолжалась она недолго. Он и двое ребят повзрослее каждое утро выгоняли пастись свиноматок. Невдалеке от свинофермы начинались колхозные поля и огороды — кукуруза, картофель, огурцы, помидоры — вот и приходилось целый день бегать за свиньями. Гадац не раз и не два проклял себя за то, что бросил школу, и он бы сбежал отсюда, но в памяти его крепко сидела та остановка у кургана… Однажды товарищи его остались чистить свинарники, и он погнал свиней на пастбище один. Гадац загнал их в лощину, в самое безопасное место. Утро было солнечное, теплое, свиньи спокойно похрюкивали, роясь в земле, и Гадац, от нечего делать, сел на траву, прислонился спиной к камню. Издали слышалось негромкое журчание реки, где-то монотонно чирикали птички, легкий ветерок нес сладковатый запах теплых трав… Вдруг Гадацу показалось, что он вознесся над землей, парит в головокружительной высоте, и он замер, упиваясь радостью свободного полета. Но восторг его длился недолго. Словно птица, убитая на лету, он рухнул на землю. Ударился, открыл в испуге глаза и увидел одного из своих товарищей-свинопасов.

— Что ты наделал?! — орал тот, тряся Гадаца, как пустой мешок.

— Я? — жмурился Гадац, не понимая спросонья, что происходит.

И тут же услышал крики, топот и свинячий визг, доносившиеся со стороны колхозной бахчи. Проснувшись окончательно и вскочив на ноги, Гадац огляделся — свиней в лощине не было. Разом поняв все, он оттолкнул своего товарища и бросился бежать, не разбирая дороги, прочь от позора…

И снова отец разбудил его утром, но арбы во дворе теперь не было. Они сели в автобус и поехали в город. Отец отвел сына в профтехучилище.

Гадаца поселили в общежитии, дали ему узкую железную койку, он научился подметать, мыть полы и посуду. Узнал, что кирпич имеет определенные размеры, вес и прочность. Глядя, как поднимаются строящиеся дома, Гадац и сам вдруг потянулся вверх, раздался в плечах, окреп. Ему нравилось ремесло, которому учили, нравилось ощущать в себе неведомо откуда взявшуюся силу и верить, что длинной своей рукой он свалит любого, кто осмелится задеть, обидеть его.

Но и в училище Гадац продержался недолго.

Как-то раз после обеда он взялся, расшалившись, задирать товарищей. Толкнул одного, другого, а когда погнались за ним сами, стал убегать по лесам строящегося дома, забираясь все выше и выше. Нырнул в оконный проем, промчался по только что уложенным бетонным перекрытиям, взбежал по лестнице на верхний, девятый этаж. Дальше бежать было некуда, а преследователи уже топали совсем рядом, и Гадац, решив спрятаться, пятясь вышел на балкон. На балконах еще не установили поручни, и он шагнул в пустоту…