Тепло очага - [48]

— Не пущу тебя! Уходи!

И долго еще кричал он, а потом, обессилев, сел на пол у двери и уснул. Проснулся он вечером. Открыл осторожно дверь, вышел во двор…

Мать и отец молча сидели в сарае.

Через месяц-полтора после ее возвращения к ним приехал ее брат, дядя Гадаца. Дядя вызвал отца во двор, и они долго разговаривали. До Гадаца доносились только обрывки фраз, но он все же кое-что понял: кто-то ждет мать, кому-то она должна отнести деньги.

Корову отец не продал. Мать осталась дома, но часто уезжала куда-то то на день, то на неделю, то на месяц, А отец искал утешения в араке и, напившись, часто впадал в буйство. Являлся среди ночи, орал, пинал все, что под ноги попадалось.

Однажды он подошел к постели Гадаца. Долго стоял, пошатываясь, смотрел на спящего сына. Потом рванул с него одеяло, отшвырнул в сторону. Гадац проснулся, сжался испуганно.

— Ты-ы кто-о та-а-кой? — едва ворочая языком, пробормотал отец.

Гадац засмеялся. Испуг его прошел, ему показалось, что отец шутит с ним, и он тоже хотел сказать что-нибудь смешное, но не успел. Отец схватил его за плечи, тряхнул, заорал, бешено тараща глаза:

— Ты-ы кто-о та-а-акой?!

— Я Гадац, — испуганно пролепетал мальчик.

— А-а еще-е кто-о?!

— Твой сын…

— Не-е вре-е-ешь?!

Выскочила из своей комнаты мать, бросилась к мужу:

— Оставь ребенка!..

Отец обернулся на крик, а Гадац, воспользовавшись этим, спрыгнул с кровати и выбежал из дома. Застыл на крыльце, боясь ступить в густую, непроглядную, враждебную тьму. Но скрипнула дверь, и Гадац, как в омут головой, бросился в ночь.

— Это я! Подожди! — слышал он голос матери.

Гадац остановился, весь дрожа от пережитого ужаса, мать, подошла к нему, укутала в свой платок, они сели на скамейку под старой грушей, и лишь тогда он заплакал, всхлипывая судорожно и задыхаясь…

Такие ночи повторялись все чаще. В школу Гадацу ходить не хотелось. На первом уроке, на втором он еще слышал голос учительницы и даже смысл ее слов улавливал, но к третьему его начинал одолевать сон. Тяжелели веки, голова клонилась на грудь, блаженное тепло разливалось по телу… Учительница сделала ему замечание, другое, потом пожаловалась отцу, сказала, что мальчик плохо ведет себя, плохо учится.

Как-то раз, явившись среди ночи, отец разбудил Гадаца. Долго тряс его, ухватив за плечи, и, когда мальчик открыл наконец глаза, спросил:

— Тт-ы ур-роки вв-ыучил?

— Выучил, — ответил, щурясь спросонья, Гадац. — И стихотворение выучил…

— А нн-у расскажж-и!

Боясь обозлить отца, Гадац начал декламировать.

То, что случилось на следующий день, Гадац тоже запомнил на всю жизнь.

Учительница выводила на доске крупные белые буквы. Гадац замер от восторга — буквы получались красивые, строчки ровные, прямые — ему не верилось, что и он когда-нибудь сможет так писать. И он смотрел на эти буквы, смотрел и сам не заметил, как веки его сомкнулись, голова опустилась на крышку парты, и он продолжал видеть буквы, но теперь уже во сне.

Он спал бы до вечера и всю ночь, но вдруг к нему потянулись чьи-то руки и кто-то заорал так, что потолок чуть не обрушился. Мальчик инстинктивно прикрыл голову руками, метнулся в сторону.

— Ты что, Гадац? Не бойся…

Перед ним стоял завуч, и ноги его не подкашивались, как у отца, и говорил он так спокойно и ласково, словно араки вообще не было на свете.

С доски давно уже все стерли. В классе никого уже не было. Только Гадац и завуч.

— У тебя болит что-нибудь, Гадац?

— Нет, — буркнул мальчик.

— А чего ты испугался? Что-нибудь страшное приснилось?

— Нет.

— Ну, хорошо, хорошо… А вечером ты рано ложишься?

— Да, рано.

— Корову на пастбище ты выгоняешь по утрам?

— Ее никто не выгоняет. Отец привозит траву домой.

— А когда гости у вас бывают, ты ложишься рано?

Завуч хотел поговорить с ним по душам, но Гадац держался отчужденно.

— Гостей у нас не бывает, — сказал он и, почувствовав, что заплачет сейчас, выбежал из класса.

О чем мечтал Гадац, шагая каждое утро в школу? Ему хотелось наступить на ржавый гвоздь или заболеть внезапно, чтобы вернуться домой, улечься в постель и долго-долго не вставать. Мечтал о пожаре в школе. Если бы она сгорела, их распустили бы по домам. Он понимал, что мечты эти несбыточны, и однажды в голову ему пришла другая мысль. Простая и реальная. Надо спрятаться где-нибудь, переждать время уроков, а потом, как ни в чем не бывало, вернуться домой. Гадац ухватился за эту мысль, и в тот же день осуществил ее. Вернулся задами в свой огород, прокрался, прячась в кукурузе, к сараю, влез на чердак, зарылся и впервые за долгое время почувствовал себя счастливым.

Теперь у него было убежище, которое надежно скрывало его от мира. Здесь он сам распоряжался собой, никого не боялся и ни от кого не зависел. «Здесь можно было лежать на сене, наслаждаться тишиной и покоем, засыпать и просыпаться, здесь было его, Гадаца, царство. Пропустив день, другой он являлся в школу, и в классе уже привыкли к его прогулам, и учительница с сомнением качала головой, когда он в очередной раз оправдывался болезнью. Он боялся, конечно, что учительница пожалуется на него отцу. К матери-то она не пойдет. С матерью мало кто общался, даже соседки не любили встречаться с ней. И Гадац полеживал на сене и верил, что так может продолжаться вечно.