Теория падений (Записки зонального менеджера) - [17]

— Слава, — икнув, сказал я. — Вам надо сменить обувь. Эти туфли носят только с джинсами или кожаными брюками. Я вам подберу классические туфли.

— Хорошо, хорошо,— улыбнулся он и потрепал меня по волосам.

Мы приехали. Ревел двигатель вертолета.

— Ну, пока.

— Пока, — Толик, пригнувшись, как в кино про шпионов, побежал к нему.

Кругом я различал силуэты самолетов. Мы подъехали к трапу. Это был Aerion, крейсерская скорость до 1,15 Маха в районах, где не допускается возникновение ударной волны. Салон был полуосвещен. Серо-бежевая кожа, как у Люфтганзы, и коричневое дерево.

— Давай выпьем, поиграем в скрэббл, — голос Славы.

— Что это такое?

— Ты знаешь, я тебе покажу. Игра типа крестословицы.

Играли со Славой, я жутко тормозил. Он подсказывал. Его отвлекали и злили телефонные звонки.

— Вот, смотри, опять Тигран звонит, такой мальчик из Израиля. Чего они от меня хотят? Правда, у него грудь волосатая. Олег звонил… Чего они все звонят? А на... мне все это нужно… Меня еще с Денисом познакомили, представляешь, он в школе милиции преподает. А, на... мне это все нужно?

Я рассматривал машину, считающуюся самым быстрым бизнес-джетом в мире. Он грыз семечки. Как какой-нибудь деревенский пьяный гармонист.

— Убери их от меня, — попросил он.

Потом что-то сделал на столе, я увидел киношную, пошлую кокаиновую сцену, только одним из главных героев теперь был я. Залихватски я втянул все ноздрями. Слава смеялся и массировал мою шею. Я летел на шаткой фанерке. “Папа, что же вы делаете?” — мелькнул в голове оторопелый Лоркин вопрос, и я как бы увидел ее перекошенные очки.

Было утро. Я абсолютно голый лежал в самолете, на кожаном диване. Долетался! Не думал я, что испытаю что-то в первый раз, и вот — видел Патрисию Каас, нюхал кокаин, и, да-а…

— Вот, блин! Восемьдесят шесть! — услышал я знакомый голос. — Думал, сброшу полкило, и, наоборот, поправился!

Зашел голый Слава, в руках столик, который ставится на кровать поверх тела. Я едва не застонал.

— Извини, я не стал одеваться, чтобы не смущать тебя, — приторно нежно сказал он. — Чтоб быть на равных.

— А-а…

Он поставил столик поверх моих бедер. Я непроизвольно дернул коленом, и все пролилось.

Солнце ослепительно сияло в иллюминатор. Он лежал рядом. Пластинка закончилась, игла шипела и хрустела с граммофонным звуком. Я хотел снять ее.

— Не надо, — остановил Слава. — Я обожаю этот звук.

— Да, приятно, — согласился я. — Как будто ты живешь в старом кинофильме.

— Гера, который тебя отвезет, снимет деньги с карточки и даст тебе, не отказывайся, — сказал он. — Должен же кто-то помогать молодому ученому. У тебя семья, ребенок. Я, кстати, приготовил ему подарок, напомни.

— Слава, тебе надо зубы сделать, — у меня получилось это с такой мягкой, ватной интонацией, что сам удивился. — Даже удивительно, как ты их запустил? Человек с такими капиталами!

— Просто у меня животный ужас перед стоматологом. Как, наверное, у всех Тельцов, — он произнес это так по-детски, что я повернулся на бок и внимательно посмотрел на него. — А потом, не такие уж и большие капиталы… я аферист, вот и все.

— Ну, да?

— Да, да, — он сжал мое плечо. — Лежи, отдыхай. Я же понимаю, как тебе тяжело, тебе наукой заниматься надо, а ты вынужден в магазине гнить… тебе, видимо, никогда в жизни ничего просто так не доставалось.

Я молча помотал головой. В груди что-то сжалось, задрожало, и я, впервые после многих лет, заплакал.

— Ну, что ты, зачем? — он ерошил мне волосы на затылке. — Блин, но когда же я похудею…

Слава подарил свою ношеную рубашку. Она мне не понравилась, у нас с ним разный стиль, но отказаться было неловко. Гера довез до метро, денег не дал. Наверное, забыл или себе оставил.

— А почему тебя назвали Радж? — вдруг спросил он. — Ты ж русский.

— Маме очень нравился Радж Капур.

— Это хорошо…

— А вы откуда узнали мое паспортное имя?

— Работа у нас такая, дружище.

Стеклянно сияло осеннее солнце. Радик шел по улице домой. С билборда на него смотрела рекламная девушка, и странным образом менялось ее лицо — откровенное любопытство, потом восхищенное удивление, и все это прорисовывалось на фоне брезгливого осуждения. Радик закурил. Казалось, все тело девушки неприязненно замерло. Он нащупал в заднем кармане брюк особо чувствительные презервативы. Держал на ладони, смотрел и жмурился от ужаса.

“У меня появилось радостное чувство защищенности, некой избранности, интимной тайны. Теперь я понимал эту задумчивую, улыбчивую, скорее насмешливую рассеянность женщин, когда у них кто-то появляется, эту их счастливую погруженность в то, что произошло.

Слава не звонил неделю, не писал смс, а я мучительно ждал и переживал.

Что же я сделал не так, — пытался понять я. — Что же ему не понравилось, раз он не хочет общаться?

А потом стал злиться, что все так вышло, и зачем я вообще связался с этим сладострастником. Как бы отдался по дешевке. Черт бы побрал эту флэшку! Только когда выходил гулять с Найдой, я мог дать волю своим чувствам. Ну, почему он не звонит? Я крутил в руке пустой телефон и хотел шваркнуть его о ствол дерева. Ну, хоть что-нибудь бы сказал. Хотя бы послал. И всякий раз вспоминался тот бизнес-джет и появлялся стыд за свою открытость, слабость, покорность и продажность. И я вдруг понял, что мучаюсь, словно использованная и брошенная женщина. Слушай, Радик, как это оказывается мучительно, — сказал я сам себе и вспомнил всех брошенных подруг, и в воздухе вокруг меня заблестели их мстительные улыбки. У него что, других проститутов мало? Тот же Тигран из Израиля или Дима из ментовской академии или… толпы, да — толпы накачанных парней, готовых есть его дерьмо. Чувствовал себя дешевым, использованным гондоном, которому что-то пообещали. Найда смотрела на меня с сочувствием, скулила и просилась домой. А если самому послать смс: типа как дела или как ты, или… нет-нет, подумает, что унижается: типа хочет показать, что, мол, влюбился.