Выпал снег. Листва ярко, свежо и нежно светила из-под влажного покрова. Все запахи стали острее и тревожнее. Ему было радостно. Он затерялся в большом городе и сожалел над своей потерянностью и одиночеством, это было приятно, потому что втайне он верил — город ждал только его, и он ему очень интересен. Улицы с надеждой расступались перед ним, переулки манили обещаниями, а из каждой урны выглядывало приключение. Он был отчаянно храбр, щедр и непредусмотрителен, ведь в старинной утробе города его ожидало нечто загадочное и прекрасное. И вот-вот случится самое главное, что навсегда изменит жизнь.
Заснеженные верхушки деревьев сомкнулись арками над бульваром. В бодрой задумчивости он шагнул с бордюра и вдруг увидел испуганные глаза цыганки на той стороне дороги — брови ее подпрыгнули, она вскрикнула и отшатнулась. Он резко повернулся — прямо на него, размахивая синим треугольником, неслась машина “скорой помощи”.
— Дима! Дима! — все кричал кто-то.
Женская усталость плодоносящих
Что-то нарушало его миропорядок. Прошел по коридору к себе в комнату, потом в ванную, потом на кухню и вдруг понял, что — дверь в Колькину комнату выбита, косяк в щепки, обрывки войлока, разбито зеркало трюмо у входа, внутри мрак. Коля е мае сидел перед телевизором, смотрел фильм “Офицеры”, плакал и потрясал кулаками. У дивана лежал раскрытый как книга ноутбук.
— А-ха-ха! — зарыдал е мае. — А-х-а-а! Не могу, — оторвал клок туалетной бумаги, протер лицо и сморкнулся.
Димка хотел пройти к стулу, но подошвы тапок крепко прилипли к линолеуму, залитому вином, соком и еще чем-то.
— А ведь ты убиваешь себя, — сказал Димка.
— Да, — согласно кивнул он и посмотрел на него глазами святого. — Митяй, купи кристалловскую… две, чтоб я ночью не ходил. А то я как пойду, то ключ потеряю, то мобильник, то пердюлей огребу…
— Ты что-то зачастил в этом году, Коль. Раньше такого не было.
— Фомич разбился! — он с пьяной трагичностью уронил голову.
— Что?
— Митяй, мне чтоб из запоя выйти, надо с парашютом прыгнуть. А у Фомича “медуза” за камеру на каске зацепилась и… И вот пью по двум причинам.
— Эх, Коля!
— По трем — знал бы ты, какую адскую дрянь я с души смываю водкой, не ругал бы меня!
С ревом отдираемого скотча Димка прошелся по комнате и собрал пакет пустых бутылок, упаковок от сока, мелких крышечек, старых объедков.
— И морс купи, есть не могу, а там ягоды… Сейчас денег дам, — вставая с дивана, он качнулся, взмахнул руками и наступил на ноутбук — экран вспыхнул и погас — из-под чернильного слоя кривыми лезвиями засверкали трещины. Коля с недоумением посмотрел на него и, кажется, так и не понял, что произошло.
— Э-э… я лучше ряженку возьму, Коль.
Он махал Димке рукой, чтоб пока не уходил, и ждал, подступит тошнота или нет.
— Ладно, купи, может, стошнит хоть.
В это с трудом верилось, но когда-то Коля был совладельцем автомастерской. Пить начал после того, как убили его друзей — мужа с женой. Он уходил в монастырь, организовывал партии, митинги протестов. Отсидел полгода под следствием за “движуху” на политической демонстрации. Вышел оттуда уже с туберкулезом и насмешливой кличкой Коля е мае. Зарабатывал копейки по интернету, а потом уходил на всю ночь в ролевые игры.
Димка шел в магазин и уныло думал, что, сколько водки ни купи, он все равно будет колобродить ночью.
Свет сквозь утренний полиэтилен. Шум мусоровоза за окном. Лиловые всполохи и кляксы в глазах. Танюха спит с недовольным лицом. Димка нащупал тапки. В коридоре холодно и пустынно. Колька лежит лбом в клавиатуре, с подбородка до пола слюна. Новые, не Димкины бутылки. Скоро он перестанет соображать и будет ходить глазастым овощем. Свист чайника. Хорошо, что Танюха не проснулась, когда она его провожает — Димка постоянно что-нибудь забывает — мобильник, ключи, кошелек. На остановке висел плакат — Международный форум-выставка Инновации и технологии. Димка прятался от ветра за этой доской и выглядывал, чтобы не пропустить маршрутку.
Чем ближе к метро, тем сильнее шум. В вагоне достал наушники. Спасаясь от рева, он просто затыкал уши, а штекер бросал за пазуху, плеера не было.
В цехе было тихо. Димка любил эти утренние часы. Солнце освещало одно за другим высокие, затянутые паутиной окна ангара. Потом чирикали потревоженные воробьи, в отделе штамповщиц обязательно что-то падало — отвертка, пассатижи, звякали полки верстаков — и один за другим включались и завывали оверлоки. Он любил оставаться и на авральные “найт пати”. В глубокой ночи за фоном таинственного шороха кондиционеров и компрессорного шипения штампов ему явственно слышался далекий звон церковных колоколов. Наверное, звенело в ушах от усталости.
Димка настроил и включил свой Pfaff, это была великолепно сбалансированная машина. Мощный, напористый, но в то же время очень деликатный и удобный помощник.
Фрр…вжик — ЧОП… Фрр… вжик-вжик — “ЦЕРБЕР” прострочил он золотую надпись на шевроне. Фрр …вжик — ЧОП “ЦЕРБЕР”… ЧОП “ЦЕРБЕР”…
Соседи слева ткали георгиевские ленточки и прочие изделия с государственной и фанатской символикой.
Димка так заработался, что из-за мельтешения нитей перед глазами ему даже в туалете казалось, будто он сидит посредине золотого поля.
