Теория и практика расставаний - [24]

Заглянул дежурный и сказал: «Ульянову привезли». Зобов кивнул – «понял». Он шел по коридору в комнату, где они уже встречались, и заставлял себя сконцентрироваться на предстоящем допросе: где то, главное, что он должен спросить, узнать и понять? Она – заказчица, у нее должны быть мотивы, и он должен их искать. Зобов не очень верил, что найдет, не верил, что она организатор убийства, но процедура должна быть соблюдена – задержанная должна быть «отработана по полной программе».

Один день за решеткой меняет человека, в глазах появляется настоящее и твердое чувство реальности, взаимосвязанности этого мира. При социализме всем вдалбливали марксизм, и сумасшедшие преподаватели марксистско-ленинской философии, размахивая руками, должны были доказать «единство мира», которое, понятное дело, никак не доказывается. Как доказать, что цветок связан с цветком? С деревом, с грибом под ним, с голубым небом, с облаками, с криком птиц, с шорохом трав и всем остальным? Как?! Кто связал: Бог или человеческий глаз? Кто назвал голубое – голубым? Профессора самоуверенно трясли головами и настаивали, под страхом серьезного идеологического проступка: «Мир един! Един – это бесспорно, это доказывается всем!» Всем, то есть ничем. Но этого они сказать не могли, а может быть, и не знали, сами не понимали: родились, открыли глазки на свет божий, а он такой. Еда – вкусна, воздух – нежен и свеж и очень нужен; не веришь – прислони плотнее свою детскую ладошку ко рту, его не будет хватать – какие еще доказательства?! Но эта радостная сторона жизни не требует доказательств, а безрадостная – ох, сколько их надо!

Ульянова сидела на стуле, который невозможно придвинуть к несдвигаемому столу. В ее глазах и в кое-как собранных волосах, которые удалось привести в порядок руками, отказавшись от предложенной сокамерницами грязной расчески, и во всем положении тела чувствовалось, что доказательства единства мира за сутки собраны убедительные: свобода – тюрьма, а тюрьма – свобода, всего несколько шагов. Зобов в первые минуты, чувствуя свою вину, старался на нее не смотреть. Поздоровался и молча разложил на столе бумаги.

– Мы будем с вами беседовать, и я буду составлять протокол – протокол допроса, вы его потом прочтете и подпишете. Не хотите сделать никаких заявлений, что-то сказать, объяснить?

– Вчера я все написала.

– Из вашей объяснительной я составил протокол вчерашнего допроса. Подпишите, – сказал Зобов и протянул бумагу и ручку.

Если бы Ульянова отказалась подписывать, у Зобова могли быть большие неприятности – он должен собственноручно составлять протокол, но часто некоторых свидетелей и грамотных, внятных людей он просил писать, а потом оформлял как положено – «с моих слов записано верно» и подпись. Ульянова прочитала и безропотно расписалась.

«Сегодня я первый день без Саши. Расстались. Он – в раю, а где я? Не представляла, как это будет. Вчера он был, а сегодня его уже нет. Нет нигде. Совсем. Или он все же где-то есть? Он видит меня, но ничего сделать не может. Или не хочет. Надо собраться, и чтобы все было без слез».

– Итак. Фамилия. Имя. Отчество.

Ульянова подняла на Зобова глаза и посмотрела на него как на полного идиота – неужели в сотый раз надо отвечать?

– Положено так.

Ульянова молчала. Сегодня она уже не боялась ничего из предложенного единым, непоколебимым миром.

– Вчера никак не могли запомнить, как меня зовут, – сегодня у меня отшибло память, – пошутил Зобов, заполняя формальную графу.

– Мне абсолютно все равно, как у вас положено. Ульянова Татьяна Михайловна. Мне нужен адвокат. Его, кажется, стоит вызвать. Я настаиваю.

– У вас он есть? – спросил Зобов. – Зовите. Но я предлагаю поговорить. Вы можете не подписывать протокол. Если откажетесь от допроса, вам придется ждать здесь, пока мы не найдем бесплатного защитника. Но вас ни в чем не обвиняют. Задержали потому, что произошло серьезное преступление – двойное убийство, вы были рядом, знали одного из убитых, были с ним в определенных отношениях. Вот и все. Ваше поведение мне показалось странным, и я воспользовался возможностью, предоставленной мне законом, задержать вас без предъявления обвинения на сорок восемь часов. Какие вопросы? Зачем вам адвокат?

«Хорошая музыка у тебя, Бах, – раздумывала Татьяна Ульянова, опасаясь какого-то следовательского подвоха, с утра в камере только об этом и говорили. – Хорошая музыка. Но к Баху ты не имеешь ро-о-о-овным счетом никакого отношения».

Здесь Ульянова ошибалась. Сергей Себастьянович Зобов имел, можно сказать, самое прямое отношение к великому немецкому композитору, скорее к его отцу. И во вторую очередь к его фугам.

Его мать, тогда молодая девушка, работавшая в семидесятые годы, по распределению Института культуры, художественным руководителем Дворца культуры в степном городке Миллерово Ростовской области, решила зарегистрировать новорожденного сына в ЗАГСе. Родила она его без мужа. Удалой местный парень, блистательно исполнявший в хореографическом ансамбле матросский танец «Яблочко», не дожидаясь, когда московская, а на самом деле подмосковная, химкинская, краля разрешится от бремени, исчез в пучине приморской жизни у Азовского моря. Сказал, что съездит с ребятами перед свадьбой в Таганрог, искупается и приедет. Ребята вернулись, а он остался плескаться в море. Худрук родила прежде времени – город Миллерово ей сочувствовал, включая родственников сгинувшего артиста. Но чтобы отбыть из Миллерова, в Москву к матери, надо было зарегистрировать сына. В ЗАГСе ее спросили: как писать отчество? К этому вопросу взволнованная молодая мать была не готова. Она твердо решила, что имя исполнителя народных танцев будет навсегда вычеркнуто из списка употребляемых ею, но другие имена, всплывавшие тогда в ее памяти, тоже не подходили. Ей представлялось, что если он будет Николаевич или Иванович, то в родных Химках ее будут спрашивать: «Это от Ивана из пятиэтажек?», «Это от Николая, с режиссерского факультета?» Неожиданно из радиоточки, которая круглосуточно тихо мурлыкала, будто в Миллерове, как, впрочем, по всей стране, ждали воздушной тревоги, объявили, что по заявке механизатора такого-то будет исполнена фуга Иоганна Себастьяна Баха. Зобова подумала, что и у Баха, Иоганна, был отец – Себастьян, и, наверное, неплохой человек, раз у него получился такой всемирно знаменитый сын, к тому же точно в подмосковных Химках Себастьянов нет. Она назвала имя, ставшее отчеством для Сергея Зобова. Тогда еще Галина Зобова не знала, что отцом композитора был Иоганн Алброзиус Бах, а Иоганн Себастьян – просто двойное имя