Теория и практика расставаний - [26]

– Он ничего не знает о Васильеве, говорит, что первый раз слышит. Как вам удавалось скрывать ваши отношения, что никто даже не догадывался?

– Это несложно, если сын учился за границей, сейчас живет с отцом. – И через секунду добавила: – Он не чувствует русского языка.

– То есть он – что? Не понимает?

– Нет, не чувствует, – мягко, с еле заметной издевкой в голосе произнесла Ульянова. – Я ему говорила…

Она взглянула на Зобова, он дрогнул от этого слова – маленький, едва заметный сейсмический толчок обнаружила Ульянова в его глазах. Она словно подслушала упрек его жены: «Сережа, все же ты бесчувственный». А он заводился, иногда по-настоящему, кричал, кипел, разрывался, не произнося вслух последних слов: «Дура, я живу с тобой, тебе не изменяю, хотя мог бы. А ты говоришь, бесчувственный – какие еще чувства тебе нужны?! Зарплату отдаю, ребенком занимаюсь, ремонт делаю, трахаю тебя каждый день!»

– Я ему говорила, он просто не понял. Я говорила: «У меня есть друг». Он спросил меня: «Ты имеешь с ним секс?» Что я должна была ему ответить? Я сказала – нет. И вам говорю – нет. Не убивала.

Зобов помолчал, взял себя в руки, у него даже как будто закружилась голова от этих разборок в личной жизни, он искал внятные, корыстные мотивы, а ему подсовывали разговоры «про это».

– Кто знал о ваших отношениях с Васильевым и может подтвердить, что у вас не было мотивов убивать его?

– Никто, – быстро отсекла Ульянова, и на сей раз уже Зобов поймал ее сейсмическую активность.

– Вы что, никому не рассказывали о своих отношениях? Обычно женщины делятся, как-то так обычно…

– Нет. Я ни с кем не делилась.

– По поводу вас, Татьяна Михайловна, звонили из Газпрома, ручались за вас… ну и так далее. Кто это у вас там такой покровитель?

Неожиданно ей стало тепло от того, что на воле, в, казалось, утерянной жизни, помнят о ней, знают, что она пропала, ее ищут, а может быть, им даже ее не хватает. Они беспокоятся, ждут.

– Не знаю, – ответила Ульянова, а потом, подумав, объяснила: – Наверное, мой сын позвонил моей подруге – у нее муж в Газпроме работает, начальник очень крупного департамента.

– Фамилия подруги? – Следователь произнес так резко, что не ответить было невозможно.

– Землякова.

– Имя?

– Люся.

– Отчество?

– Я не помню.

– Хорошо, – сказал следователь, будто добился чего-то сверхважного, и, вдохнув, продолжил допрос: – Давно вы развелись с мужем? Сколько лет назад?

– Юридически три с половиной года. Не живем – больше.

– Как вы расстались с мужем?

– Как «как»? – не поняла вопроса Ульянова. – Обыкновенно.

– Судились? Делили имущество?

Ульянова вспомнила эту простую, но когда-то изматывающую историю. Сначала пыталась отсудить половину. Продала шубу из черного, с шоколадным отливом баргузинского соболя, с едва уловимой сединой и голубоватой подпушкой, словом, ее до сих пор забыть нельзя, она стоила пятьдесят тысяч долларов – все отдала адвокатам. А он их перекупил, предложив, наверное, вдвое, а то и втрое больше. Они подстроили ограбление своей адвокатской конторы, и все ее документы исчезли. Суд проиграла. Муж сказал: «Хочешь еще судиться, останешься голой». Пришлось согласиться на его условия: Федор Ульянов покупал ей квартиру в Москве до ста квадратных метров, делал ремонт, обставлял мебелью, а она отказывалась от дележа бизнеса, квартир в России и Британии, дома на Рублевке. Он обещал, что в свое время все отдаст сыну – и никому другому. В это она верила – он любил Бориса. По убеждению мужа, она теряла все по справедливости, как инициатор развода. Это было его последнее наказание: она должна «стать бедной». Он знал, что это совсем не то, что «стать богатой», это не одна дорога в разных направлениях, это две совершенно разные дороги, разные, иные, с иными ухабами, иным покрытием и просто расходящиеся в противоположные стороны. Тогда она не очень понимала это, но потом…

– Замечательно расстались, – с горькой иронией сказала Ульянова. – Ему – все, мне – ничего. Квартира, и все.

Зобов и Шишканов синхронно, как в парном катании фигуристы исполняют пируэт, подумали – «ничего себе – все». Для них квартира была пределом мечтаний.

– А «мерседес»? – спросил Зобов, пробивший по базе данных Ульянову.

– Да, «мерседес». Он его просто забыл. Он старый, прошлого века. Нижняя и верхняя одежда тоже – мне. Кастрюля еще одна старая случайно досталась, могу отдать, она действительно его. Фотографии еще у меня. В общем, очень много, много всего ценного. Белье, одежду, украшения я могла взять. – Она хотела еще о многом сказать, но поняла, что не посочувствуют, не поймут. Да, очень скоро пришлось искать работу, но для них – что? Для них – она просто богатая, сумасшедшая баба, как сначала думал и Васильев, а теперь он уже ничего не думает…

«Вот как оказывается. Навсегда прошедшее время. Все. Точка. Конец. Он так боялся, что в этой жизни чего-то не успеет откусить, не попробует, ему не достанется чего-то. И я тогда хотела, я даже говорила про себя, с пятницы до воскресенья, лучше бы ты умер».

– Когда вы в последний раз встречались с вашим бывшим мужем? – спросил Зобов.

– Точно не помню, но можно посчитать. Месяцев пять, наверное, назад. Сын прилетел, мы увиделись в аэропорту. Он тоже хотел его встретить, и мы вместе…