Теория и практика расставаний - [27]

– Где он сейчас? – спросил Зобов.

– Не знаю.

– Хорошо, – сказал Зобов, подводя итог допросу. – У вас есть версии, почему убили Александра Ароновича Васильева? Может, вы слышали о каких-то угрозах ему или он, может, с кем-то конфликтовал?

– Нет.

– Это ваш любимый ответ. Вы подумайте…

– Нет, никаких угроз не было. Никто с ним не конфликтовал. Я об этом не знаю.

– Ну, что ж, нам и дальше предстоит встречаться по повестке, или я вам позвоню. А сейчас подпишите протокол и подписку о невыезде. Вы свободны.

Ульянова встала и подошла к столу. Зобов завозился с бумагами, отметил места, где она должна расписаться:

– Число и месяц напишите полностью, только не цифрами.

Она кивнула, а из-за спины молчавший до сих пор Петр Шишканов вдруг спросил:

– Татьяна Михайловна, вы любили его?

Она обернулась, посмотрела взглядом узника на бледное, прыщавое лицо мальчика, светившееся надеждой на абсолютную справедливость, и ей захотелось сказать правду именно ему. Или почти всю правду:

– О-очень.

Зобов распорядился, и из камеры хранения вещей задержанных принесли коробку с ее вещами.

– Здесь все?

Она даже не взглянула:

– Все.

Выходя, у самой двери Ульянова неожиданно обернулась и сказала:

– Я вспомнила. Я звонила ему. У него потерялся мобильный телефон в доме, он искал и не мог найти, потом попросил, чтобы я набрала его номер. Нашел на втором этаже, сообщил мне об этом по телефону и попросил, чтобы я поднималась к нему. Разговор был очень короткий.

Ульянова вышла на улицу. Рваные, неплотные облака текли по небу, неся осень и облегчение от перегретого лета. Ветерок с заметным рвением теребил подсыхающую листву на деревьях.

«…уже не живые, а все еще держатся, как и я».

Забор, она вчера рассматривала его из-за решетки, сегодня не казался таким омерзительным, потому что рядом – ворота, окрашенные в ярко-голубой милицейский цвет, а за ними разноголосый, насыщенный, по-новому звучащий шум свободы. Она вышла из проходной и, услышав настойчивые гудки автомобиля, почему-то сразу поняла: сигналят ей. Из серебристого кроссовера «БМВ» в белом спортивном костюме выскочила любимая Люська Землякова и побежала навстречу. Таня увидела родное лицо, и у нее полились слезы, поделать с ними ничего не могла. Люся обняла несчастную, как будто уменьшившуюся в размерах подругу и повела к машине.

Из запыленного лестничного окна второго этажа, выходившего на улицу, за сценой наблюдал Сергей Зобов. За его спиной стоял стесняющийся пристального, лобового разглядывания Петр Шишканов, ему хотелось, чтобы сегодня же, сейчас, немедленно, его полюбила эта женщина, садящаяся сейчас в машину, чтобы его увозили на красивом большом автомобиле и про него так же, пусть хоть и после смерти, сказали – «о-очень».

Несколько минут они не могли отъехать от отделения полиции. Татьяна обхватила подругу, уткнулась ей в плечо, обнимала, тихо, но горько всхлипывала, останавливала себя на время, но затем плотина опять прорывалась. Люся успокаивала – «ну все уже, все», вытирала слезы и гладила по голове мокрыми руками.

– …а там я была сильной, ты не думай, – извиняясь, прошептала Ульянова. – Я была сильной.

– Не сомневаюсь, – согласилась Землякова. – Я тебя знаю.

Наконец Люся повернула ключ зажигания, и они поехали.

Дорога помогла Ульяновой снова обрести точку опоры, и она уже достаточно твердо сказала:

– Надеюсь, ты понимаешь, я здесь ни при чем, я не убивала.

– Я бы его сама убила! Ты помнишь, что я тебе тогда говорила? Ты пошла на это, я не знаю, как это назвать… Я тебе сразу сказала – его надо послать. Чувствовала, это плохо кончится. Не так, конечно, но к чему-то такому шло: или ты или он, кто-то должен сойти с ума…

– Куда мы едем? – вполголоса спросила Ульянова.

– Ко мне – без вариантов, – ответила Люся и продолжила: – Мне вчера Боря позвонил, весь в соплях, русский забыл, по-английски шпарит, я не сразу разобралась, но вспомнила – семнадцатое число, у тебя расставание, я ничего не знаю, что там произошло. Ты понимаешь, что мне в голову приходило?!

– Люсь, я прошу тебя, давай сейчас не будем.

Проехали еще один поворот и намертво встали в пробке. Ульянова уже не могла ничего и никого видеть, хотелось закрыть глаза, залечь в каком-нибудь тихом, темном углу, накрыться теплым, тяжелым одеялом, чтобы было очень-очень тепло и чтобы о ней все-все забыли. Она подумала, дадут или ей остаться одной, и спросила:

– Кто еще знает?

– Все, – ответила Землякова. – Боря вчера твоему бывшему позвонил, он в Швейцарии, и он попросил Игоря, чтобы тот организовал звонок из Газпрома. Мне бы это в голову не пришло. Кстати, Федор твой отозвался и скоро приедет.

– Понятно, – выдохнула Татьяна.

Пробка двинулась.

– Что тебе понятно – мне ничего не понятно!

11

Начало было цветное. Потом на фотографической выставке, куда Ту пришла с ним, она как бы увидела себя: расслабленная, нагая, чуть полноватая женщина лежала спиной, в наскоро нахлобученных жгуче-зеленых шерстяных перевернутых гольфах, на измятом красном драповом пальто поперек огромного кресла.

– Это я, – шепнула Татьяна Васильеву, он стоял рядом, разглядывая этот же снимок. – Когда я к тебе приехала в первый раз…