Теодор Рузвельт. Политический портрет - [47]

Рузвельт хотел бы созвать встречу в Гааге или Женеве, но воюющие стороны предпочли Вашингтон, хотя впоследствии изменили свое мнение в пользу приморского американского города Портсмута. Бесконечные дрязги по поводу места, времени, состава делегаций привели Рузвельта в отчаяние. «Я едва не потерял рассудок, сводя Россию и Японию вместе. Чем больше я узнаю о царе, кайзере и микадо, тем больше проникаюсь симпатией к демократии, если даже включить в число ее столпов американскую прессу». Однако именно для этой прессы многое делалось американскими устроителями конференции. Например, организовано посещение главами делегаций ― С. Витте и Р. Розен от России, Комура и Такахира от Японии ― стоящего на рейде Ойстер-бей президентского корабля «Мэйфлауэр».

В конфиденциальной переписке Рузвельт не скрывал, что симпатии Соединенных Штатов на японской стороне. «Витте и прежде всего царь должны отчетливо понять, что эта война проиграна, мир должен быть подписан с ясным осознанием того, что японцы ― победители» (из письма германскому послу). Николай II ошибался в надеждах, когда просил (через кайзера) Рузвельта изучить предварительно японские предложения и уговорить снять крайние требования.Условия мира, между тем, вырабатывались в борьбе интеллектов и воли, и здесь русская сторона захватила инициативу. Лидером в переговорах стал граф С. Витте. В отличие от Рузвельта он верно оценил степень износа военной машины Японии и желание японских правящих кругов остановиться на достигнутом. Витте, помимо прочего, продемонстрировал завидное знание американской жизни, значения прессы в Штатах: к концу конференции многие из влиятельных органов печати, поначалу враждебные России, изменили тон. Косвенным образом Витте использовал и самого Рузвельта, поставив его в положение, когда тот должен был торопить японцев. Когда конференция, казалось, зашла в полный тупик из-за спора о Сахалине и контрибуциях, Рузвельт сделал ход, увенчавший его примирительные усилия. В прямом обращении к Николаю II он обрисовал то, что виделось ему оптимальным компромиссом: Япония отказывается от требования ограничения русских военно-морских сил на Тихом океане (Рузвельт добился этого от японцев), а Россия соглашается на отторжение южной части Сахалина и выплату контрибуций. «Если мир не будет заключен в данный момент... Россия лишится восточносибирских провинций».

С. Витте использовал «откровенность» президента и повернул дело таким образом, что японская сторона, отказавшаяся от сдерживания численности российского флота и аннексии Сахалина с целью получения контрибуций, предстала миру как держава, готовая продолжать кровопролитие исключительно ради обогащения. Рузвельт был мастерски прижат к стене. Уже 22 августа он пишет Канеко, что продолжение войны Японией, не достигшей договоренности только лишь по денежному вопросу, грозит для нее отчуждением мирового общественного мнения. Даже если Япония завоюет всю Сибирь, это не заставит русских раскошелиться. Россия, связав себя словом, все равно не откажется от принципа не платить денег, а «весь цивилизованный мир поддержит ее в этом решении». Рузвельт потребовал от своего японского адресата, чтобы данная точка зрения была доведена до сведения японского правительства.

Поддержка Японии оборачивалась двойной угрозой: если японцы продолжат войну и добьются значительных успехов, это пошатнет баланс сил на Тихом океане в ущерб США; если имя Рузвельта будет связано с алчностью японцев, он может потерять престиж внутри страны. Помимо прочего, связать себя с провалившейся конференцией, предстать в глазах мира неудачным примирителем ― этого болезненно самолюбивый Рузвельт вынести не мог («Я поседел за эти переговоры», ― жалуется он в частном письме).

Рузвельт разворачивает бурную деятельность. Пожалуй, наиболее важное значение имели закулисные действия президента 27 ― 29 августа, когда русская делегация, следуя избранной тактике, демонстративно упаковала чемоданы. Рузвельт переходит к грубому нажиму: если японская сторона не сделает уступки, провала не избежать. Витте, уже получив царскую волю прервать переговоры, на свой страх и риск объявил о последней сессии 29 августа. Он был настолько уверен в исходе дела, что телеграфировал в Петербург: «Я почти полностью убежден, что они уступят». Так и случилось. Барон Канеко сообщил Рузвельту новости: «Наш император принял решение следовать той линии политики, которую Вы предложили в своем письме ко мне, переданном по кабелю нашему правительству». Когда соглашение было подписано, Рузвельт послал японскому императору «сердечные поздравления по поводу мудрости и великодушия, которые проявил он и японский народ».

Наедине с французским послом президент отвел душу: «Быть вежливым, симпатизирующим и спокойным, объясняя в сотый раз нечто совершенно очевидное, в то время как единственным желанием является разразиться словами ярости, вскочить и ударить их друг друга лбами ― я надеюсь на то, что такое подавление побуждений в конечном счете пойдет на пользу моему характеру».

К. Лодж обратился к европейскому «барометру». Он желал знать, имела ли успех миротворческая акция, предпринятая с целью повышения мирового престижа Америки, и он остался доволен: «Мы ― величайшая существующая моральная и физическая сила, и мир на земле зависит от нас». Лодж как бы смотрит через десятилетия, предвосхищая устойчивую тенденцию внешней политики США.