Тени и отзвуки времени - [52]
СЕНСАЦИЯ
Среди ежедневных газет в Вине, главном городе провинции Нгеан, самыми популярными были «Телеграфные новости» и «Утренние известия», их доставляли сюда прямо из Ханоя.
Под рубрикой «Хроника с мест» в обеих газетах сообщения из Нгеана неизменно занимали полторы, а то и две колонки самого убористого шрифта. Естественно, что главные редакторы этих газет, и местные их корреспонденты, и читатели не могли не сознавать всю важность Нгеана в нашем государстве да и во всем мире.
По выходным дням в ожидании воскресных выпусков «Телеграфных новостей» и «Утренних известий» люди набивались в книжный магазин — там был и журнальный киоск — как сельди в бочку; счастливцам, успевшим пристроиться у самого прилавка, завидовали толпившиеся за дверью почитатели обеих газет. Надо сказать, и в будни за «Телеграфными новостями» и «Утренними известиями» выстраивался хвост ничуть не короче, чем по базарным дням близ лавок с новомодным товаром. Бывает ли, сами судите, лучшее доказательство читательской верности!
Ну и, конечно же ради вящей славы своих изданий корреспонденты обеих газет рыскали в поисках новостей, как сыщики — за уликами. (Господи, чуть было не сказал: как охотничьи псы — за дичью. Взбредет же такое в голову — газетного мэтра и вдруг сравнить с собакой!) Каждое утро с огромными фирменными блокнотами под мышкой корреспонденты появлялись у журнального киоска — полюбоваться, как народ расхватывает газеты. Опоздавшим ничего уже не доставалось и, глядя на счастливцев, уткнувшихся в испещренные черными буковками листы, они сетовали:
— Да, здесь купить порядочную газету — все равно что в Ханое попасть под вечер в модный ресторан.
У Оая, он представлял «Телеграфные новости», слезы стояли в глазах всякий раз, когда он видел, как читатели с жадностью набрасывались на его статьи, в последних строках которых он не забывал сделать гневные критические замечания или, напротив, выразить полнейшее удовлетворение и признательность властям, а заодно вовремя принести кому следует соболезнования по поводу бедствий и утрат. Засунув руки в карманы, он провожал взглядом покупателей, валом валивших из магазина с «Телеграфными новостями» в руках. Глаза его, гордо поблескивая, щурились за колечками дыма: он, как человек волевой и бывалый, то и дело затягивался сигаретой, торчавшей в уголке рта. В такие минуты ему больше всего хотелось, чтобы его увидали друзья, которые — что взять с людей ограниченных и неинтеллигентных! — советовали ему заняться торговлей. Пусть убедились бы, какая великая сила журналистика, казавшаяся им пустым делом.
От волненья Оай не мог устоять на месте, он выскакивал из магазина и шагал куда глаза глядят. Стук его модных кожаных башмаков барабанной дробью отдавался у него в ушах, и сердце сильнее прежнего колотилось от счастья. Он понимал всю важность свою и значительность и спрашивал самого себя, замрет ли общественная жизнь Нгеана, если безвременная смерть вдруг вырвет его из этого мира? Спрашивал, зная наперед, что кончина такого человека, как он, будет невосполнимой утратой для сограждан. И похороны его, конечно, затмят траурную процессию в Шанхае, — о ней много писали в газетах, — когда дипломаты великих держав шли за гробом двух английских журналистов, убитых во время перестрелки. Да, эти двое британских коллег Оая рискнули жизнью ради сенсационного материала. Таков долг журналиста — истинного трибуна и борца! А разве Оай поступил бы иначе? И, как это бывало с выдающимися людьми, именем его, Оая, после смерти назовут корабль, который торжественно проплывет мимо здешних берегов…
Но и у оптимистов случаются черные дни. И вскоре приятели, встречавшие Оая на улице, стали с изумлением замечать, что их друг очень изменился. Он ходил хмурый, унылый, сердился, брюзжал, поносил всех и вся и постоянно сетовал на великие трудности газетной работы. Только самые близкие его друзья понимали, в чем тут секрет: вот уж который день он посылал в редакцию лишь жалкие крохи новостей, а сегодня, впервые за долгие годы, он вовсе не написал ни строчки. Видно, сама судьба ополчилась против Оая: нигде ни с кем ничего не происходило.
А ведь какие бывали времена… Вон когда коммунисты подняли восстание в Нгетине[60] и каждый гражданин мог доказать законным властям свою лояльность и преданность… В эту тревожную пору Оай чувствовал себя как земледелец, пожинающий щедрый урожай. Стоило лишь заглянуть в канцелярию губернатора или в резиденцию трибунала, и блокнот заполнялся десятками имен помещиков и деревенских старост, награжденных похвальными листами правительства, описаньями подвигов уездных начальников, усмирявших бунтовщиков, а то и текстами приговоров, вынесенных политическим преступникам, которых отправляли по этапу в каторжные тюрьмы. Да в то время Оай успевал только писать — бегать за новостями не приходилось…
Припомнив те золотые деньки, он горестно щелкнул языком. Нет, Оаю не надо было объяснять, как устроен общественный механизм; он и сам знал, кто движет колеса, а кто шестеренки, и понимал, процветанье возможно лишь в условиях мира и покоя, смута же всегда чревата бедой… Но… Если во время смуты сенсации множатся, как грибы после дождя, пусть разразятся беспорядки — умеренные, конечно, и лично для него безопасные. А то ведь все ягодицы отобьешь, разъезжая с утра до ночи на мопеде: из полицейского управления в жандармерию, из городского суда в окружной, потом — в налоговое управление и на автовокзал; повсюду дежурные и клерки изысканно вежливы, но нигде никакого материала для газеты нет.
