Тень Желтого дракона - [5]

* * *

— Молодость бесценна и, увы, неповторима, — сказал как-то старик Ань-ину. — И усталость в молодые годы проходит быстро, и на душе светлее, хотя ты голоден и бос.

Как ни безрадостны были юные годы Ань-ина, но и у него на душе сохранилось светлое чувство. Ему хотелось открыть кому-нибудь свое сердце. Но кому? Крестьяне, обитатели землянки, казалось, были совершенно безразличны ко всему, кроме своей нужды.

Но вот судьба свела Ань-ина с одним молодым байшаньцем. Ему уже исполнилось лет двадцать пять, но он тоже еще не был женат. Несколько ночей они спали рядом, у входа в землянку. Однажды в темноте, когда им не давал заснуть чей-то громкий храп, Ань-ин шепотом спросил своего приятеля:

— Когда ты собираешься жениться? У тебя же есть родители, вы имеете свою хижину…

— А на что свадьбу сыграть, как потом прокормить жену? — вздохнул молодой сосед.

Наступило молчание.

Любишь кого-нибудь? — Ань-ин старался вызвать встречный вопрос — ему не терпелось поделиться своей тайной. И приятель спросил:

— А ты?

— Да, люблю! Хочешь, расскажу?

— Говори.

— Я расскажу сначала все о себе. Иначе моя любовь будет тебе не понятна.

— Ну начинай!

— Я помню себя с того рокового события, которое произошло, когда мне исполнилось, наверное, года два. Это я потом подсчитал. Ночью я проснулся от страшного крика матери. Она обнимала меня и прижимала к себе. Целует, гладит, смотрит мне в лицо, снова обнимает, плачет, целует. Отец стоял рядом, молчал, а потом что-то резко сказал матери. Она притихла. Я опять уснул. Утром отец повел меня на базар. Прощаясь с нами, мать опять стала плакать и целовать меня, но уже не кричала, а только всхлипывала. На базаре отец исчез в толпе. Я долго ходил, искал его и плакал на весь базар. Наконец меня окружили люди, кто-то дал мне крошки от сладостей. А вечером какой-то человек увел меня к себе. Нас встретила стоявшая на пороге женщина. Она приветливо улыбалась. «На, привел тебе сынка!» — сказал мужчина. «Какой хорошенький мальчонка!» — воскликнула та и, подхватив меня на руки, принялась целовать.

Я стал жить у них. Только через несколько лет, став старше, я понял, что отец не потерял меня, а нарочно оставил на базаре, и вспомнил то, что он сказал в ту ночь матери: «Это лучше, чем убить». Значит, тогда речь шла обо мне. Недавно я узнал, что в те годы был издан указ взимать подушный налог начиная не с семи, а с трех лет. Мне тогда и шел третий год, и моему отцу, вероятно, нечем было платить налог — ведь я был в семье четвертым ребенком. Вот он и решил избавиться от меня таким образом.

— Но родившегося четвертым называют Ань-цзи, а ты почему Ань-ин? — удивился приятель.

— Разве ты не знаешь, что рабам часто меняют имена?.. Слушай, что со мной было дальше. Когда мне исполнилось четыре года, к моим новым родителям из соседних краев заявился их дальний родственник и на меня свалилась новая беда. Этот родственник потребовал, чтобы они вернули старый долг: когда-то, перед уходом на войну с сюнну, он, оказывается, оставил им своего вола. Он пригрозил: «Вот пойду скажу властям, что вы украли чужого ребенка. Всем известно, что вы бездетны». Пришлось мне расстаться с гостеприимным домом. Теперь-то я думаю, что этот случай был кстати и для моих новых родителей. Хотя им было жалко отдавать найденыша, но и они тогда тоже не могли больше платить за меня проклятый подушный налог. Новый хозяин тут же отдал меня ростовщику — уже за свои долги. На меня составили какой-то свиток, и с того времени я превратился в ну — стал рабом. Ростовщик продал меня на невольничьем базаре работорговцу, а тот увез меня очень далеко, сначала на мулах, потом на двуколках, и в конце концов продал богатому вельможе, живущему на берегах Хуанхай — Желтого моря. Оттуда я и убежал, скитался и скрывался три месяца, пока не набрел на вас.

— Какой длинный путь ты прошел! Наверное, видел всю Поднебесную?

— Не всю. Вся Поднебесная необозрима.

— А где же ты нашел свою любовь?

— Вот теперь расскажу и про любовь. Слушай! — Ань-ин вздохнул и зашептал быстрее: — Мне было уже лет пять, пожалуй, когда я попал в дом последнего хозяина. У него была дочка, чуть младше меня. Ее звали Ляо. Чтобы ей не было скучно, мне велели играть вместе с ней. Когда ее обучали грамоте, я тоже учился, мне это позволили. Мне удавалось разобраться в знаках лучше, чем Ляо. Постепенно мы научились писать. Ляо все больше привыкала ко мне, а я к ней. О моих успехах в грамоте стало известно хозяину. Он велел готовить меня к делопроизводству и счетному делу. Когда мне исполнилось четырнадцать, меня поселили в отгороженном углу между воротами дома и сараем, в котором жили многочисленные рабы. У меня теперь было что-то вроде своей каморки. Но Ляо я уже видел редко. Мне позволяли заходить во внутренний двор только тогда, когда хозяину необходимо было записать чьи-то долги или подсчитать количество готовых изделий, вьюков соли или других вещей, отправляемых на разные рынки. Кроме того, я читал хозяину свитки, где было написано о жизни предков Сына Неба, о деяниях разных ванов[10], о других народах, живущих далеко-далеко. Встречи с Ляо становились все реже и реже. Тогда я и почувствовал, насколько сильно привязался к ней. Думаю, что и Ляо испытывала ко мне такое же чувство. Она придумывала разные предлоги, чтобы выйти за ворота внутреннего двора и хоть на миг заглянуть в мой угол или что-нибудь шепнуть при встрече.