Тень жары - [60]

Напоследок она забросила удочку: ей лично я ничего не желаю передать? Какую-нибудь телефонограмму — не желаю?

Я сказал, что составление телефонограммы — это слишком трепетное занятие — больше одной в день мне не родить; телефонограмма — это как стих, ее нельзя высиживать, как наседка высиживает яйца, она должна созреть.

Ленка бросила трубку.

Остаток дня я провалялся на диване. Кажется, я начал впадать в состояние анабиоза. Единственный человек, способный меня в таком состоянии поднять с места, — это Бэлла. И она позвонила.

– Подъезжай… Сейчас можешь?

С трудом, но все-таки, кажется, я мог.

– У меня тут это… — продолжала Бэлла. — Машину… — она задумалась; я представил себе, как она сидит у телефона на низком пуфике и листает в памяти свой инфернальный словарь.

– Стырили?

– Как? Стырили? — странно, что этого термина не оказалось в ее необъятном словаре.

– Можно по-другому, — сказал я. — Сперли. Свистнули. Помыли. Слямзили. Умыкнули.

Некоторое время она размышляла.

– Не-е-е-т, — раздумчиво отозвалась она. — Это называется не так. По-русски это называется…

Я и сам догадывался, как это называется.

– Приезжай. Посидим тихо. Без шума и звона. Втроем.

– Втроем?

Ах, да — Слава анестезиолог. Тихо посидим — при свечах, вкусно поедим, потом меня уложат на старушкину раскладную кровать — перспектива не самая веселая, но выбора не было.

У метро я купил цветов — белых вперемешку с розовыми.

Бэлла встретила меня при параде, я едва ее узнал: темно-вишневое вечернее платье, бриллиантовые капли в ушах, новая короткая стрижка — это была Belle, но никак не Бэлка, которую я знал сто лет.

– Я угодил на свадьбишный ужин? — сказал я, рассматривая хозяйку. — Ты очаровательно выглядишь. Наш вольный воздух тебе на пользу.

– Слишком вольный, — уточнила Бэлла.

Мы прошли в комнату. Наши предстоящие посиделки были обставлены примерно так, как я и предполагал: прекрасная сервировка, множество разных вкусностей, выставленных чисто по-русски: если уж салат, то ведрами, сыры — головами, колбасы — батонами, напитки — галлонами. Я прикинул, что провианта нам хватит дня на три. А выпивки — и подавно, ведь Бэлла, насколько я понимаю, решила с этим делом завязать.

– Слушай, у меня всегда было подозрение, что ты только прикидываешься француженкой.

– Да?

– Ни один француз не позволил бы себе соорудить такой стол. Все французы, сколько я их знаю, страшные жмоты. Просто патологические.

– Есть немного, — согласилась Бэлла, проверяя перед зеркалом аккуратность зачеса. — Который час?

– Семь…

Она нервничала. Наверное, Слава уже должен был стоять у дверей.

Я устроился в кресле, подтащил к себе сервировочный столик с напитками.

– Захватишь Славу с собой? Или сама тут осядешь?

– Как-то не думала… — Бэлла повела плечом. — Как ляжет… — она наморщила лоб, и я пришел ей на помощь:

– Фишка?.. А чего? Устроишься тут в какое-нибудь совместное предприятие. А меня возьмешь к себе личным переводчиком.

– Это с какой стати?! — вскинулась Бэлла. — Я идеально владею языком — и нашим, и вашим. И еще английским!

– В том-то и дело, что идеально… Как ты переведешь слово "Deception"*[31]?

– Наебка! — моментально перевела Бэлла.

– То-то и оно.

Она подошла к окну, отстранила тяжелую штору, глядела во двор: все высматривала своего Славу.

Я спросил, что с машиной.

Да, ничего особенного, обычный советский цирк. Подъехала на заправку, выстояла минут сорок, наконец, дождалась заветного места у шланга. Пошла в будку платить, заплатила, вернулась, но машины на месте не нашла.

– Ну, — посочувствовал я, — это вполне в рамках нашего теперешнего жанра. В милицию ходила?

Про милицию я спросил для проформы — и дураку понятно, что если на дворе у нас "Большой налет", то ходить в милицию не имеет никакого смысла.

– Да, была! Там отделение рядом, через два дома.

Была; по обыкновению устроила скандал и размахивала французским паспортом; преклонных лет капитан покорно внимал ее словоизвержениям, и в ответ грустно заметил: "Скажите, девушка, еще спасибо, что легко отделались".

– Представляешь, твою мать! И говорит дальше: у нас ведь как? Останавливают вас на дороге — и кирпичом по голове… — она прошлась по комнате: туда-сюда, туда-сюда. — Где ж Слава? У него была операция. Плановая. Днем. Он сказал, что будет часов в шесть.

– Номер больницы знаешь, конечно? И телефонный справочник давай…

В справочной, как обычно, занято. Я дозвонился в приемное отделение, мне ответил хрупкий высокий голосок — такие бывают у пятнадцатилетних девочек-практиканток из медучилища.

– Вячеслав Сергеевич? Он занят. Непредвиденные обстоятельства. Недавно привезли пострадавшего — и сразу на стол. В ужасном состоянии, весь избит, сильно порезан… Вячеслав Сергеевич сейчас в операционной.

Девушка примолкла. Потом перешла на испуганный шепот:

– Знаете, мне только что звонили… Да, по поводу этого пострадавшего.

Звонили и звонили — в приемное часто звонят и справляются о состоянии больного и шансах на выздоровление…

– Да нет, вы не поняли…

Она была явно перепугана, эта сестричка, — я насторожился.

– Что такое? Только спокойно, без нервов.

Звонил мужчина… Нет, не назвался и ни о чем не спрашивал. Узнав, что больной у нас, он приказал, чтобы врачи его не трогали: он должен умереть — и пусть он умрет.