Мы быстро нашли музей Достоевского и там почти полдня проторчали. Все-таки тетки в музеях — мученицы. Они почему-то радуются, когда к ним пристаешь с вопросами. Мы еле Варьку с Антошкой утащили, все картины пересмотрели, а уж когда в комнаты вошли — совсем впали в умиление. Их восхищало, как у него все бедно по сравнению с квартирой Пушкина.
— Пушкин был тоже небогат для своего времени, — сказал нам экскурсовод, — вы учтите, что вещи, мебель, которые сегодня кажутся музейными, были у многих, как сегодня, гарнитуры. Это мода времени, и не самая дорогая. А при Достоевском вещи времен Пушкина стали музейными, недоступными.
— Неужели и наши вещи когда-нибудь будут старинными? — мечтательно протянула Варька.
— Вряд ли, — сказала экскурсоводша, — безымянность никогда не улучшала качества. Раньше было известно, кто вещь делает, из чьих она рук, была гордость за фирму и выгода от этой гордости. А теперь заводской поток, легко халтурить.
Очень удивлял меня Лисицын, обычно он шута строят, больше всего любит, когда из-за него все хихикают, а тут он не очень ломался, только звал нас во всякие кафе. У него уйма денег была с собой, целых пятьдесят рублей.
Когда он не кривляется, вполне красивый парень, ростом почти с меня, лицо взрослое, я рядом с ним как младенец из яслей. Но Лисицын никогда ни по одному опросу не имеет своего мнения, с кем бы ни говорил, со всеми соглашается. А главное, совершенно не думает о матери, а я ее знаю давно, и мне она очень нравится. Она маленькая, кругленькая, веселая, бессменный председатель родительского комитета.
Я давно пытаюсь выяснить, что его в жизни интересует, потому что он уже сейчас, в девятом классе, занимается с тремя репетиторами, а он отшучивается. А в Ленинграде как-то, пока девчонки крутились перед зеркалом в гостинице, мы вышли с ним на улицу, и он вдруг сказал:
— Эх, была бы моя воля, пошел бы я бродяжничать куда глаза глядят…
Я удивился, он никогда не ходил с нами ни в какие походы.
— Не у той мамаши я родился, но родителей не выбирают. Мне бы тетку погрозней, чтоб лупила вдоль и поперек, а моя только слезы льет, к сознательности взывает, хотя ей совершенно все равно, кем я стану, лишь бы с дипломом.
— А тебе не все равно? Он пожал плечами.
— Все равно, вот это и обидно. Повоевать с ней за идею, так не из-за чего. Я бы с удовольствием стал парикмахером…
Я пригляделся к его волосам, и мне показалось, что он пострижен как-то не совсем обычно.
— Сам?
Лисицын кивнул.
— Хочешь обработаю?
Я не решился, вспомнил, как он в классе обкорнал одного парня.
Лисицын увял и больше в разговор не пускался.
А когда мы пошли в Эрмитаж, больше всего застревал у картин, на которых всякие парики изображены. Вернее, люди в париках.
Пока Ветрова не съязвила:
— Ну как, цирюльник, можешь из моих волос эдакое изобразить?
— Из трех волосков только фигу изображают, — дал ей Лисицын сдачу, и Антошка тут же загорелась:
— А из моих получится?
Вечером Лисицын велел распустить ей волосы, походил вокруг, почмокал губами и сказал, что может сделать из нее вполне современную интересную девицу. Я питался ее отговорить, но Варька подзуживала, и Антошка доверила волосы этому нахалу. В результате на ее голове выросло странное сооружение, похожее на царь-колокол. Лисицын все время на нее орал, чтобы она не шевелила головой, ковырялся, колдовал, и через сорок пять минут она почти стала доставать своей прической мне до плеча. Все хихикали, а Антошка делала вид, что счастлива, а потом созналась, что полночи не спала, расчесывая то, что он наворотил ей на голове.
— Зачем было позволять? — возмутился я.
— А ты видел, как он сиял? Наверное, ему никто не доверяет, а ведь надо же человеку себя проверить…
— А если кто-то захочет стать зубным врачом, ты тоже позволишь из дружбы выдрать себе зубы?
Она сказала, что у меня маловато юмора, а вот Лисицын — человек легкий и благодарный, он обещал, когда станет известным парикмахером, причесывать ее вне очереди…
— Подумаешь!
— Да, а ты знаешь, сколько надо сидеть в очереди к хорошему парикмахеру?
Вообще вначале Антошка больше помалкивала, поглядывала на Варьку и меня, она вообще в компании не трещит, только когда мы вдвоем. А потом одну идею подкинула, и я клюнул, как пескарь. Она предложила сбегать на улицу Рубинштейна и купить абонемент на консультацию по «семейной жизни». Она где-то вычитала, что там перед вступлением в брак учат будущих молодоженов специальные психологи и врачи.
Я усомнился, пустят ли нас, но она сказала, что я никакого сомнения не вызову из-за роста, только мне нельзя часто улыбаться, когда я улыбаюсь, не дать больше шести лет. Ну, она мастерица говорить гадости, поэтому я ответил, что уж ее-то никто всерьез не примет. Но она меня заверила, что все продумала. Одолжит у девчонок туфли на высоких каблуках, сделает модную прическу. Как потом оказалось, она просто распустила волосы по плечам, а они у нее длиннющие, густые, рыжевато-золотистые, как шкурки тех лис, что отец матери с Севера приволок.
— И еще, — сказал она, — я кольца достану.
— Какие кольца?
Я не переставал удивляться ее идеям, а она объяснила, что сейчас модно носить обручальные кольца, даже без регистрации.
