Тень над рекою. Антология экзистенциальной лирики - [11]
там спит смерть, моя, личная,
которая никогда не гасила звезд,
не усыпляла корней...
"Я усыпал свою дорогу по жизни..."
Я усыпал свою дорогу по жизни
колючками и камнями...
И вот, на троне одиночества,
где нет ничего и пусты ладони,
я с гордостью показываю свою боль
такую, в сущности, крохотную,
если подумать о звездах.
"Изрядно устав от будничных тайн..."
Изрядно устав от будничных тайн
я слушаю в тишине,
флейту, на которой никто не играет
которую в зеленой дымке вечера,
слышат одни поэты.
С горькой нежностью
я чувствую, как во мне разрастается
боль, такая нагая,
такая свободная от земли,
невесомая, как дым,
моя — настолько моя! —
освобожденная от мира
боль, неведомая мне прежде.
(Щемящая боль — моя радость...)
"Мне всюду мерещатся тени слов..."
Мне всюду мерещатся тени слов —
они крадутся под сенью дубов,
благоухают осенней ночью,
звучат в напеве хриплых цикад.
Все, что увидено нами воочию
обращается в словопад.
А тишиною зовется плаха,
где обезглавлена речь,
где звуки падают наземь,
как головы с плеч,
когда мы бредем, содрогаясь от страха
по руинам мостов в тишине,
когда звезды мерцают
лишь на колодезном дне,
а тени людей
уходят в песок,
затоптанные взвихренной
пылью дорог.
"Сегодня со всей беспощадностью..."
Сегодня со всей беспощадностью
я подвожу итоги:
старею, но буду все так же
спотыкаться на этой дороге,
на земле, где однажды
смирился с тем, что готов
нюхать
лишь корни цветов.
Что еще остается,
как не привыкнуть
к тоске,
покеру,
вязанию,
гаданию по руке,—
к мелким горестям
перед смертным хладом...
Мука — так долго
дышать на ладан!
"Здесь память..."
Здесь память
утрачивает свой облик нежданно,
становится месивом крови, тумана,
мрачной расщелиной средь бела дня,
но она разгорается для меня
по мере того, как сгорает закат:
во мгле я движусь — не наугад,
и нет никакого головокруженья:
мой поводырь — пылающий взгляд
воображенья.
"Вспоминать..."
Вспоминать...
Тает поверхность стены.
Смутное пламя,
разделяющее меня и сны,—
блуждающее воображение,
сквозь него проступают слова,
чтобы снова былая жизнь
была бы жива.
Прозрачный вымысел —
изнутри —
отпылавшей
потусторонней зари.
Сон, от которого
избавлены только умершие,
чтобы спалось без помех.
Вспоминать —
медленный способ забвения
Всего, Всех...
Намора, Фернандо
Потерянная песня
Все женщины, которых встретил я,
с досадою приходят мне на память —
как русло долгожданного ручья,
вдруг оказавшееся под песками;
и как строка, которая судьбой
в чернильнице оставлена без толку…
Как горький вкус сигары дорогой,
докуренной до середины только;
и как газета, желтая давно,
попавшаяся под руку некстати…
Как слабое, дешевое вино,
которое не запятнает скатерть;
и как трагический,
беззвучный вопль,
так никогда и не достигший слуха…
Все так же сердце
у меня черство,
и в жаждущей душе все так же сухо.
Известно, в двери счастья — не ломись…
Случайны встречи, и случайны лица…
И все ж нет-нет мелькнет
шальная мысль:
а может, это
все-таки случится?
Слова
Я закутал себя в слова
в одежду сотканную из ничего.
Были слова — вином
выдуманной жажды.
Теперь я с них обрываю листву
что на память останется мне?
Останется память о жажде
опалявшей в миг упоенья.
В тучной и жаркой сельве
хотел я словами обрамить себя.
Теперь когда плоти лишились слова
что на память останется мне?
Останется память о жизни
прожитой по ошибке.
И я срываю со слов
ароматное все блестящее.
Истины едко зерно
зато — настоящее.
В полной тайне
Я сокрыт
сокрытым ты знаешь меня
когда
числишь меня сокрытым.
Признаю оскверненным себя
когда
наше молчание
кажется речью невнятной.
Под сомненьем — желанье
когда
вода темна
та в которую
бросаешься очертя голову.
Мы таимся ото всего
когда
наша сущность
боится распознания.
Взор ясен
когда
поверхность зеркала
лишена отражения.
Плод
В зеркальном стекле разбиваю
сущность свою.
Образ истертый поношенный
никуда не годный так что
хоть кричи «караул»
и возможно из черепка
раздастся ответный крик.
Но хотя бы прикрою дверь
на тропку в кочующих дюнах
где я брожу вечерами
и перестаю отражаться
в поверхности ровной нечистой
обвиняя себя
в том чему давно ни к чему
ни память ни утешенье
а лишь неподвижность абрикоса
гниющего на блюде.
Соучастие
Я творю смерть как творят стихи
за словом слово терпеливо гравирую
на светящейся ткани черствого времени
штрих за штрихом наношу
пишу ее на саване белой бумаги
с тем же терпеливым знанием
с которым бывает разгадан секрет и приходит развязка
точный жест боль застьюшая на лице
отмеренного времени застывших стрелок часов
творю ее во всяком случае без боязни
бояться ее
пишу ее вечером на пепле каждой строки с нею лицом к лицу
тусклая высохшая капля
в глубоководной тьме ее погасших глаз
пишу ее в холоде разочарования
постигнув ее
пишу ее столь безмятежно
что пробуждаю в ней зимний озноб
вызываю в ней даже страх
и она отодвигается она дает отсрочку
вот такою отсроченной я ее и пишу
двусмысленное соучастие
возникающее между словом и стихотворением
между лицом и маской
между стихотворением и поэтом.
Декорация
Откуда мне знать что такое могло бы случиться.
Половина располагается здесь внутри
существуя в виде рассеянной
двусмысленности, дозволяющей мое бытие.
