Тень ивы - [91]

– Кузьма Егорович, а у меня чай заварился, заходите, попейте свежего! – крикнул он, увидев, что Семиверстов его заметил.

– А у меня свой, гражданин архитектор, будет готов, так что благодарю покорно.

Жнец затворил окно и понял, что добавило ему настроения. В комнатах все было прибрано, вымыто, на всем лежала печать хозяйской руки, отчего он подумал с тоской, что снесенный неприметный внешне дом Семиверстова был, наверное, очень ухоженным внутри.

«Надо уехать, причем прямо завтра. Нет, сегодня, – решил Жнец, снова открывая компьютер, чтобы посмотреть дату выставки Ничегова, – все Семиверстову будет полегче жить. А я у родителей два года не был. И на выставку к Ничегову точно пойду – раз уж он так ко мне по-особому любезен, помозолю ему глаза! Помнит меня, надо же, почему?»

И главное: на этой выставке, конечно, будет много людей, учившихся с ним в институте, – вдруг кто-то что-то знает о Кате.

***

Папа и особенно мама Жнецы встретили сына так, будто каждую минуту ждали его приезда. Все было приготовлено, включая расписание их жизни, для удобства сына. Кажется, не был тронут ни один из предметов, которые окружали Костю в его комнате в юности: студенческие живописные этюды, пространственные объекты, макеты зданий, плакат, воспроизводящий дагерротип Карнеги Холла, даже фотография Ленки Щелкуновой, с которой Костя «ходил» в седьмом классе, – все это висело и стояло на прежних местах.

«А ведь Роксана, наверное, первая барышня, которая меня бросила», – подумал Жнец, глядя на милую мордашку своей первой возлюбленной. Щелкуновой он предпочел девочку классом старше, тоже Лену, с классом которой их седьмой «б» ездил на весенние каникулы в Ленинград. Испытал ли он сейчас солидарность со всеми покинутыми влюбленными? Нет, потому что Ленка Щелкунова, родители которой до сих пор живут в соседнем дворе, несмотря на добытое ею богатство – она владела пищевым концерном «Молочные реки» – так ни разу замужем и не была. Об этом ему рассказала мама, добавив, что и сама Лена у родителей часто бывает, выглядит, конечно, сногсшибательно.

– Я уж у Клавдии Яковлевны – это мама Лены – спрашиваю: все-таки можно поздравить вас, видела на днях вашу Леночку с молодым человеком, он ее подвозил. Такой представительный, одет безупречно, галантный. Да что вы, говорит, это ее водитель, – рассказывала мама, – так ведь и настоящие женихи сватались, на зависть, а она все на вечера встречи выпускников в школу ходит, как простая.

И добавила, немного помолчав:

– А ты, Костя, почему ни на одной встрече в школе не был? Тебе есть что рассказать: ты и художник знаменитый, и замечательный архитектор, и…

«Недавний заключенный», – добавил про себя Жнец, а вслух сказал:

– Ты, мама, преувеличиваешь, я самый обыкновенный, а по-здешнему так и вообще неудачник.

– Не-е-ет. А это? – мама открыла книжный шкаф и достала с верхней альбомной полки папку, где лежали аккуратно переложенные калькой его работы – акварели, пастели, наброски карандашом. И одна из работ – набросок пастельными карандашами Кати Румянцевой.

На точно схваченном выражении лица, на неуклюжей старательности рисовальщика и модели лежал блик солнца давнего лета. И это не от обыкновения считать прошедшие времена лучше нынешних. А потому что нынешние-то были никакие, бесцветные и прозрачные, словно призрак, не отбрасывающий тени. Костя остро почувствовал ревность к себе тому, жившему на подворье Новогорского монастыря.

– Это, мама, все для личного использования. Как семейные фотографии.

– Неправда. Эта девушка, например, нарисована так, как я ее знаю.

– Ты ее знаешь? Каким образом?

– Нет, я с ней не знакома, но как будто знакома по рисунку. Ты ведь понимаешь, о чем я говорю.

– Не знаю. Я вот думаю – мне самому она не очень знакома. К сожалению.

– А кто она?

Самый важный вопрос: а кто она ему?

Этот вопрос оттеснил на задний план многие другие, которые по живому любопытству задавал Костя Тусегу при встрече тем же вечером, вернее ночью. На правах принимающей стороны работник финсферы обставил встречу щедро: их вопросы-ответы проходили в ресторанах и барах закрытых клубов. Причем автомобиль-стрейч, который и доставлял старинных приятелей от одного заведения до другого, тоже имел просторный бар и миниатюрную молоденькую барменшу при нем, в униформе, состоящей из белого передника, надетого на голое тело.

– Угадай, как зовут? – кивнул на барменшу Тусег.

– Гела, – откликнулся Жнец.

– С тобой неинтересно! – раскатисто засмеялся Тусег.

К приятности разговоров относилось то, что и свой «way of life», и изобильную жизнь их общих знакомых по началу 90-х Алексей Иванович, а по-давнему – Алекс Тузик – не оценивал как какие-то достижения, а по большей части просто констатировал доказательные подробности.

– Я спрашиваю у Недоциантова, помнишь его? «Купер Инвестмент» – это наполовину он. Ты, медной горы хозяин, должен быть доволен, что любая телка теперь твоя, – рассуждал, вопросительно поднимая брови, Алекс, – а ты по ашрамам ездишь, уединения ищешь.

– Ну, может, ищет чего-то более глубокого.

– Глубокое не ценится, Жнец, – опять оскалился Тусег, – ценится тесное и неглубокое.