Тень ислама - [54]

Затем показалось несомое на крепких плечах шести бронзовых, почти черных „суафа“, на носилках, прикрытых белой тканью, что-то удлиненное, недвижное в холодной окоченелости смерти. И потом еще и еще белые и черные фигуры.

Из группы стариков поднималось псалмопение, утверждавшее неизбежность Рока, тщету эфемерных благ мира и превосходство смерти, триумфально входящей в бессмертие:

„Вот, Господи, твой служитель, сын твоих слуг, ради мрака могилы покинувший сегодня мир, в котором он оставляет всех любивших его… И он свидетельствовал, что нет Бога, кроме тебя, и Магомет пророк Твой. Ты же Отпуститель грехов и Милосердный…“.

В погребальной долине два человека рыли в сухом песке глубокую яму.

И когда тело было положено в землю, лицом обернутое к стране, где находится Мекка, и прикрыто зелеными пальмами, тихо потек белый песок, покрывая навеки то, что заключало душу мусульманина, душу простого земледельца, суфи, человека малого знания и большой веры.

Потом белая вереница тихо пошла, унося с собой пустые носилки, обратно в город, в безропотном ожидании каждого возвращения сюда вновь в час, назначенный „мектубом“, на этих самых носилках, провожаемых теми же тысячелетними жестами и теми же литаниями непоколебимого постоянства.

И этот проход погребального шествия, чью невыразимую прелесть не омрачила ни одна зловещая тень, внес в ее чуждое сердце глубокий мир…»

Я нарочно заменил повсюду в этой очаровательной картине местоимения: он, его, — ею и она. И, действительно, в ней Изабелла Эбергард описывает себя, только себя перед ликом пустыни и перед ликом смерти, перед ликом мусульманской смерти, так слитно, так полно сливающейся с жизнью, пред ликом бескрайней пустыни, где человеческое существо только пылинка, одна из мириад песчинок, вздымаемых ветром.

Всю свою остальную жизнь она помнит о поразившем ее у Элуэда в час «могреба» своею величественною простотой обряде погребения. Она ощутила в этот вечерний час перед древним зачарованным городом пустыни свой Рок, и час, назначенный ей ее «мектубом», неизвестный, но неизбежный, показался ей близким. Она ощутила его близость и знала, что это произойдет именно так, как пел ей однажды Си-Абделали, ученый из Маракеша:

И вот я мертв, душа моя покинула тело мое.

Надо мной плакали слезами последнего дня.

Четыре мужа взяли меня на плечи,

Свидетельствуя веру свою в единого Бога.

Они отнесли меня на кладбище,

Они вознесли надо мною молитву, не повергаясь ниц,

Последнюю в этом мире молитву.

Они засыпали меня землею.

Мои друзья ушли, как если бы никогда не знали меня.

И я остался один во мраке могилы,

Где нет ни радости, ни печали, ни солнца, ни луны.

У меня не было другого спутника, кроме слепого червя.

Слезы высохли на щеках моих близких,

И сухие тернии взросли на моей могиле.

Мой сын сказал: «Господь был к нему милосерден».

Знайте, что тот, кто направился к милосердию своего Создателя,

Ушел в то же время из сердец его созданий.

О, ты, стоящий перед моей могилой,

Не удивляйся моей судьбе:

Было время, когда я был, как ты,

Будет время, когда ты будешь, как я.

Пребывание в Элуэде, хотя и недолгое, определило ее судьбу. Юг, таинственный Юг, где сливались воедино Sud-Oranais и Марокко, влек ее неудержимо.

О своей жизни в Элуэде она писала брату:

«К чему скрывать? У меня сокровенное убеждение, не основанное к тому же ни на каком логическом основании, что моя жизнь связана навсегда с Сахарой и что я не должна ее покидать».

И позднее, в одном из своих прекрасных набросков, озаглавленном почти непереводимым «Enveloppement»[30], она скажет:

«Я привязана к этой стране — одной из самых опустошенных и самых жестоких, какие только существовали», и дальше:

«Да, я люблю мою Сахару любовью неясной, загадочной, глубокой, необъяснимой, но действительной и неистребимой.

Мне кажется теперь даже, что я не смогла бы больше жить вдали от этих стран Юга».

* * *

Вскоре после поездки в Элуэд Изабелла Эбергард уезжает на короткое время в Европу. Марсель, Париж, Генуя, Сардиния и снова Марсель. В Марселе жил один из ее братьев по матери, Август Мердер, человек примечательный и своеобразный. В 1895 году этот изысканный интеллигент, уехав внезапно из Женевы, поступил в Иностранный легион, последовав, очевидно, примеру старшего брата Николая.

Герой «Тримардера», так же, как и рассказа «Русский» (из цикла «Легион»), Димитрий Оршанов, является собирательным типом, объединяющим в себе многое из жизни и психологии этих трех на редкость интересных людей, братьев Николая и Августа Мердер и самой Изабеллы Эбергард.

Изабелла Эбергард находилась под сильным влиянием Августа Мердера. Его разнообразные приключения сильно действовали на ее литературное воображение. Она в письмах своих к нему постоянно просила его указаний, тем и «человеческих документов». Они вместе же решили «посвятить себя сообща литературе», которая из всех занятий «требует наименьших первоначальных затрат».

Они же вместе ранее работали над юношескою вещью «Лазурные грезы» — грезы, которым было суждено кончиться для одного из авторов — Легионом!

Август Мердер, так же как и его брат Николай, ушел в Легион из жизни, вернее, от жизни, в поисках какой-то совершенно отграниченной среды, в стремлении осуществить, как говорит о Димитрие Оршанове Изабелла Эбергард, свою «программу эстетического эгоизма».