Соня понимающе кивает.
— Значит, насколько я могу понять, тебя все-таки никто не похищал, а ты сбежала сама. И сбежала потому, что тебе не нравилось, как месьор Ньялмар заставляет тебя использовать свой талант.
— Ньялмар? — девочка внезапно начинает смеяться. — Причем здесь он? Ньялмар — никто, пустое место, глупая сморщенная обезьяна, порученец на побегушках у князя. Он не мой хозяин, и никогда не был им.
— А кто же тогда?..
— Его имя Тхевани, он принадлежит к младшей ветви правящего рода айодхийских магараджей, у него свое владение, на северо-востоке Вендии. Там, в его дворце я и жила, с тех пор как его люди похитили меня во младенчестве из родных мест и привезли к нему.
— Так ты родилась не в Вендии?
— Нет, — Мхаири печально поникает светловолосой головой. — Я родом с севера, не знаю точно откуда. Мне об этом случайно обмолвился стражник князя, один из тех, кто привез меня в его владения. Он просто сказал, что они ехали с севера много дней и ночей… а больше я не ведаю ничего. Ни своего настоящего имени, ни города, где я родилась, ни рода. Я только знаю, что север зовет меня. Именно поэтому все мои грезы — о снеге.
— Понятно… — Соня вспоминает то видение, что сплела для них Мхаири сегодня вечером. Там тоже был снег. Зимний заснеженный лес. И еще тогда он показался ей каким-то нереальным, словно увиденный восторженными глазами ребенка. — А ты хоть раз видела снег по-настоящему?
Мхаири качает головой. В отблесках костра заметны слезы, что блестят у нее на глазах.
— Нет, никогда, но я так мечтала его увидеть! Именно поэтому я убежала в дороге, когда князь отправился в Замору. Я подумала, что оттуда до снежных краев куда ближе, и однажды ночью просто вылезла в окно на постоялом дворе и… к сожалению, оказалось, что снега нет и здесь тоже. Вместо этого я встретила циркачей. Они быстро оценили, на что я способна, потому что когда я сбежала, у меня совсем не было денег, и я пыталась заработать на хлеб в городе, показывая простенькие иллюзии. Тогда-то они и заманили меня с собой, пообещав кров, сытную еду и защиту. А также сказали, что мы непременно, очень скоро попадем на север, туда где снег…
А вместо этого… двинулись на юг. Понятно, что хозяин балагана не собирался менять свои планы ради какой-то глупой девчонки.
— И долго ты путешествовала с ними?
— Не знаю точно. Около трех седмиц, наверное. Мы выступали каждый вечер. Я им говорила, что мне нельзя так часто, что мне нужен отдых, но они пригрозили, что не будут кормить… Или еще хуже, бросят посреди дороги, чтобы я умерла от холода и голода. Или чтобы меня подобрали бродячие торговцы рабами… — Девочку вновь начинает бить крупная дрожь, и она поплотнее закутывается в одеяло. — Я стала очень сильно уставать. Так тяжело плести грезы каждый вечер… Мне было страшно, что рано или поздно я уйду так далеко, что уже не смогу вернуться… но до сих пор всегда удавалось отыскать дорогу назад. А сегодня…
Да, сегодня оказалось, что бояться девочке надо было совсем иного…
— Теперь ты можешь забыть эту историю, как страшный сон. Скоро ты вернешься домой, и все будет хорошо.
Но вместо радости на лице девчушки отражается смертная тоска и страх.
Страх дрожит на донышке темно-синих глаз, плещется там стайкой серебристых рыбок, и хотя Соня пару минут назад мысленно дала себе зарок не вмешиваться в это дело, не проявлять никакого сочувствия и не позволять эмоциям брать над собой верх, не удержавшись, она все же восклицает:
— Да что с тобой такое? Ты боишься возвращаться? Боишься, что тебя накажут за побег?
— Нет, не накажут, — Мхаири вздыхает так горестно, что и у самого жестокосердного человека должно быть, душа разорвалась бы напополам, услышь он ее в этот миг. — Князь Тхевани никогда никого не наказывает, к тому же, думаю, он будет слишком рад моему возвращению, чтобы обойтись со мной сурово. Нет, просто я вернусь — и все пойдет… как обычно.
— Он тоже заставляет тебя плести иллюзии?
— Да, конечно, этому меня и учили с самого раннего возраста. Думаю, именно ради этого дара его люди в свое время похитили меня. — Мхаири молчит, словно собираясь с силами, затем обречено выпаливает: — Конечно, он не так глуп, как эти циркачи, он не заставляет перетруждать свои силы но он… — Внезапно Мхаири замолкает.
Соня ждет продолжения, ждет долго, но ничего не следует, девочка осеклась на полуслове и лишь молча пялится в огонь, явно не собираясь говорить ничего больше. Воительница сперва хочет расспросить ее поподробнее, затем со вздохом отказывается от этой мысли.
Какое ей дело, в конце концов, и до этой девчонки, и до ее хозяина? Вряд ли он был очень хорошим человеком, но, скорее всего, не был и чрезмерно жесток. По крайней мере, девочка не выглядит ни больной, ни изможденной. Она хорошо одета и ухожена. Немногие дети ее возраста могут похвастать тем же самым.
Увы, но в этом мире едва ли можно сыскать человека, у которого не было бы своих проблем, своих жалоб на жизнь, и тягот, которые ему лично кажется невыносимыми. На поверку, они отнюдь таковыми не являются, и каким бы сильным ни было желание собственноручно решить все проблемы окружающих, утереть слезы каждому обиженному ребенку, восстановить попранное равновесие, увы, но чаще всего это невозможно. Люди обречены на страдания, — так уж устроен мир! — и если кто и способен им помочь, так это лишь они сами. Если же они этого не могут, то пусть с достоинством и смирением принимают свою судьбу. Так говорит себе Соня, пусть и без особой убежденности, и больше не трогает беловолосую девочку, которая, ежась, сидит у костра, завернувшись в тонкое походное одеяло.
