— А как ваша память? — спросил полковник.
— О, память у меня в порядке. Верите ли, сэр, я могу вам назвать по имени каждого из солдат фланговой роты капитана Гольдена.
— А битва? Вы помните ее?
— Еще бы! Каждый раз, как закрываю глаза, я как бы снова переживаю ее во всех подробностях. Вы не поверите, сэр, до чего ясно она представляется мне. Вот линия наших войск — от бутылки с болеутоляющим до табакерки. Вы смотрите? Теперь пусть коробочка с пилюлями направо будет Гугумон, где находились мы, а наперсток Норы — Лаэ-Сент. Здесь были все наши пушки, а вон там, позади, резервы и бельгийцы. Ах, эти бельгийцы! — Он яростно плюнул в огонь. — Затем, там, где лежит моя трубка, находились французы, а выше, куда я положил свой кисет с табаком, — пруссаки, подходившие к нам с левого фланга. Черт возьми! Красивое было зрелище, когда они начали палить из пушек.
— Что же вас больше всего поразило в этом сражении? — спросил полковник.
— Я лишился во время него трех полкрон, — жалобно сказал старый Брюстер. — Ничего удивительного не будет, если мне не удастся получить эти деньги обратно. Я дал их в Брюсселе Джабезу Смиту, своему соседу по строю. «В ближайшую получку я верну вам эти деньги, Грег», — сказал он. Но ему не пришлось сдержать свое слово. Его заколол улан в Куортер-Брассе, и я остался с распиской в руках вместо денег. Так я все равно что потерял эти деньги.
Полковник, смеясь, встал со стула.
— Офицеры полка хотели бы, чтобы вы купили себе какую-нибудь безделицу, которая послужила бы к вашему удобству, — сказал он. — Это не от меня, так что вы, пожалуйста, не благодарите.
Он взял кисет старика и сунул в него новенький банковский билет.
— Благодарю вас, сэр. Но я хотел бы попросить вас об одной милости, полковник. Когда я умру, вы не откажете мне в воинских почестях при погребении?
— Хорошо, мой друг, я позабочусь об этом, — сказал полковник. — До свидания. Надеюсь, что буду иметь от вас только добрые вести.
— Хороший джентльмен, Нора, — проворчал старый Брюстер, глядя вслед удалившемуся полковнику, — но все-таки далеко ему до моего полковника Бинга.
В этот день старику неожиданно сделалось хуже. Даже яркое летнее солнце целыми потоками врывавшееся в комнату, было не в состоянии отогреть это увядшее тело. Пришедший доктор молча покачал головой. Весь день больной лежал неподвижно, и только слабое дыхание показывало, что в нем еще теплится жизнь. Нора и сержант Макдональд весь день сидели у его кровати, но он, по-видимому, не замечал их присутствия и лежал тихо, с полузакрытыми глазами, положив руки под щеку, как человек, который очень устал.
Они оставили его на минуту одного и сидели в соседней комнате, где Нора готовила чай, как вдруг громкий, полный силы и яростного возбуждения голос прозвучал по всему дому:
— Гвардейцам нужен порох! — крикнул он, и затем еще раз: — Гвардейцам нужен порох!
Сержант вскочил с места и бросился в комнату больного; за ним последовала дрожащая Нора. Старик стоял на ногах подле своего кресла; его глубокие глаза сверкали, седые волосы стояли дыбом, а вся фигура дышала возбуждением и гневным вызовом.
— Гвардейцам нужен порох! — прогремел он еще раз, — и, клянусь Небом, он у них будет!
Широко взмахнув в воздухе длинными руками, он со стоном упал в кресло. Сержант нагнулся над ним, и лицо его омрачилось.
— О Арчи, Арчи, — простонала испуганная девушка, — как вы думаете, что с ним такое?
Сержант отвернулся.
— Я думаю, — сказал он, — что Третий Гвардейский полк теперь в полном составе.
