Темные времена. Как речь, сказанная одним премьер-министром, смогла спасти миллионы жизней - [59]
Встретившись с Черчиллем в саду, Галифакс вновь пригрозил отставкой, но Уинстон рассыпался в извинениях и комплиментах[386].
Угрозы Галифакса возымели желаемое действие – по крайней мере, на текущий момент. Он вернулся в министерство иностранных дел. За чаем он рассказал о встрече Кадогану, и тот сказал, что надеется, что Галифакс не поддастся раздражению, которое всем хорошо знакомо, а прежде чем что-то предпринять, посоветуется с Невиллом. Галифакс согласился и заверил Кадогана, что он не из тех, кто принимает важные решения в спешке[387].
На Даунинг-стрит слухи о напряженном заседании распространились очень быстро. Джок Колвилл записал в дневнике: «Кабинет судорожно оценивает нашу способность вести войну в одиночку в подобных обстоятельствах. Есть признаки того, что Галифакс находится в пораженческом настроении. Он говорит, что наша цель теперь не сокрушить Германию, а сохранить нашу цельность и независимость»[388].
В 19:00 собрался комитет обороны, чтобы обсудить последние известия из Франции. Черчилль назвал положение британского экспедиционного корпуса еще более отчаянным, сказав, что единственный выход – это с боями пробиваться к побережью, стараясь нанести противнику как можно большие потери[389]. Британия, добавил Черчилль, не виновата в таком положении, поскольку делала все возможное, чтобы поддержать союзников. Он подробно описал все промахи французских военных и слабость бельгийцев, за что «теперь расплачивается» Британия. Именно это и привело к катастрофе, с которой столкнулась армия[390].
Когда заседание завершилось. Черчилль получил новые тяжелые известия. Генерал-майор сэр Эдвард Спирс подтвердил, что король Бельгии телеграфировал начальнику генерального штаба и наделил его полномочиями обратиться к немцам с запросом условий перемирия. С полуночи с 27 на 28 мая бельгийцы объявляют прекращение огня[391]. Комитет обороны пришел к выводу, что британское и французское правительства должны немедленно отстраниться от бельгийского перемирия[392]. В десять вечера собрался военный кабинет. Черчилль сообщил последние известия и подтвердил, что британские и французские войска получили приказ сражаться. Все с симпатией относились к Леопольду III, несмотря на его капитуляцию. Премьер-министр подчеркнул важность обеспечения безопасности короля: «Мы можем осуждать действия Бельгии в начале войны, но не в ближайшем прошлом». Бельгийцы всегда настаивали на нейтралитете и не позволили войскам союзников войти на их территорию, из-за чего была упущена возможность укрепления западной границы страны, когда «основная часть немецкой армии была занята в Польше». Это подвергло британский экспедиционный корпус серьезнейшей опасности, так как у «лорда Горта не было войск, чтобы закрыть брешь и не позволить немцам прорваться к Дюнкерку»[393].
Министр информации, Дафф Купер, предложил сделать заявление, в котором подчеркнуть рыцарские действия британской армии. Народ должен понимать серьезность положения, в котором находится британский экспедиционный корпус. Особо он подчеркнул «веселый тон», который все еще присутствует во французских коммюнике, появляющихся в британской прессе: «Нет сомнений, что народ в данный момент не готов к шоковому осознанию истинного положения дел». Черчилль согласился, что серьезность ситуации следует подчеркнуть, но он не поддерживает идею подробного заявления или попыток оценки результатов сражения до того, как ситуация окончательно прояснится. Объявление о бельгийском перемирии следует подготовить очень тщательно, чтобы не шокировать публику дурными известиями. Купер не считал, что это будет правильно. Он возразил, что истинная опасность возникнет при неожиданном появлении заявления, которое будет резко противоречить всему, что публика читала в газетах. Он предположил, что стоит напомнить народу о постоянных усилиях немцев вбить клин между народами. В то же время редакторов следует попросить несколько убавить оптимизм французских заявлений. В завершение заседания Черчилль сказал, что ему нужно будет сделать полное заявление в парламенте, хотя, по-видимому, потребуется еще неделя, прежде чем ситуация прояснится настолько, чтобы такое заявление можно было сделать[394].
Уинстон вернулся в Адмиралтейство с Джоком Колвиллом и в полночь, прочитав газеты и попросив налить ему виски с содовой (очень слабый), отправился в постель[395].
Мы многое бы дали, чтобы узнать, о чем он думал, понять глубину его страхов и сомнений, когда он лежал в своей одинокой постели, мечтая, чтобы сон унес его далеко-далеко. Прав ли был Галифакс? Не ошибался ли он сам? Правильно ли он поступил? Или он сам и вся нация будут сожалеть о его решении позволить министру иностранных дел осуществить свой план мирных переговоров?
Лорд Галифакс назвал вторник, 28 мая, очень черным днем[396]. Адмирал сэр Роджер Кейс вернулся в Лондон, после того как бельгийская армия в четыре часа утра объявила о прекращении огня. Черчилль пригласил его на утреннее заседание военного кабинета.
Кейс сообщил, что он тоже считает бельгийское правительство полностью ответственным за царящий хаос, и что только король лично поддерживал боеспособность бельгийской армии в последние четыре дня. Если бы король скрылся, на чем настаивало правительство его величества три дня назад, моральный дух армии был бы немедленно подорван
