Темные времена. Как речь, сказанная одним премьер-министром, смогла спасти миллионы жизней - [34]
Выбравшись из своей любимой ванны, Черчилль, ничего не стесняясь, мог пройтись по коридорам, соединяющим Адмиралтейство с домом № 10 по Даунинг-стрит. Его дочь, Мэри Сомс, вспоминала, как он «в банном халате, словно римский император, направлялся из ванной через большой коридор в свою спальню, и вода текла с него ручьем»[172]. Горничные считали, что им повезло, если Черчилль все же воспользовался полотенцем. Расслабляясь в любимом Чартвелле, Черчилль частенько расхаживал нагишом. Как пишет Пернелл, «после его омовений камердинер вытирал его насухо, после чего он категорически отказывался надевать халат или ночную рубашку. Если ему нужно было зайти в другую комнату, он отправлялся туда нагишом. Новые слуги были шокированы видом обнаженного розовотелого, массивного джентльмена с покатыми плечами, который, направляясь к ним, кричал: „Проходите, проходите! Не смотрите!“»[173] О том же вспоминала другая секретарша Черчилля, Элизабет Гиллиатт. Черчилль кричал из своей комнаты: «Я выхожу в самом естественном своем виде, и вам лучше это увидеть!»[174] После этого секретарши разбегались по коридорам с такой скоростью, какую только позволяли их каблуки.
Когда же Черчилль все же соизволял одеться, то армия и флот получали заоблачные счета. Уинстон требовал для себя только лучшего бледно-розового шелкового нижнего белья, утверждая, что ничего другого его нежная кожа не выдержит. Один из личных секретарей Уинстона, Джок Колвилл, вспоминал, что в этом белье Черчилль напоминал «довольно симпатичную свинку»[175]. Шелковые жилеты дополнялись столь же роскошными шелковыми халатами, расшитыми драконами и цветами. Слухи о его изысканных вкусах и эксцентричных привычках дошли даже до Берлина. Йозеф Геббельс записал в дневнике: «О Черчилле сообщают, что он слишком много пьет и носит шелковое белье. Документы он диктует прямо в ванной или полураздетым. Эта удивительная картина очень повеселила фюрера»[176].
Черчилля не волновало, что над ним смеются нацисты: когда враг тебя недооценивает, это хорошо. А те, кто хорошо его знал, понимали, что он не алкоголик. Он пил спиртное так долго, что мог выпить очень много, не пьянея. Срывы случались крайне редко. Когда его спрашивали, как ему удается так много пить в течение дня, он отвечал коротко и емко: «Практика!»
Сколько же обычно пил Черчилль?
Первый стакан виски, сильно разведенного содовой, он выпивал примерно через час после утренней яичницы с беконом. Во время войны столь нелюбимое им сгущенное молоко было настолько густым, что он перестал пить чай за завтраком, заменив его бокалом сладкого немецкого белого вина – но это не отменяло традиционного стакана виски. За обедом он выпивал бутылку шампанского Pol Roger, вторую – за ужином. Перед сном любил выпить хорошего портвейна или бренди. Так он вел себя всю свою долгую жизнь – исключений почти не было. Как же такой человек мог управлять страной в самый опасный период ее истории? Этот вопрос мучил многих, и не только нацистов.
Культовый образ поэта с сигарой в зубах и стаканом виски в руке – Черчилль немало сделал для того, чтобы этот образ запечатлелся в памяти современников, – сегодня кажется комичным, но в воскресенье 12 мая 1940 года над подмоченной репутацией не смеялись. Коллеги-консерваторы смеялись над другим: его последняя военная кампания закончилась катастрофой в Дарданеллах, он окружал себя странными людьми из «вульгарных кругов»[177]. Думая об этом, министр без портфеля, лорд Хэнки, писал стороннику политики умиротворения, сэру Сэмюэлу Хору, о своем посещении Адмиралтейства: «Утром я застал там совершеннейший хаос. Никто не думал о войне и национальном кризисе. Диктатор [Черчилль], вместо того чтобы диктовать, был занят отвратительными спорами с левыми политиками о второстепенных постах. НЧ [Чемберлен] находился в состоянии, близком к отчаянию. Единственная наша надежда – на союз Черчилля, Чемберлена и Галифакса, но смогут ли мудрые старые слоны [Чемберлен и Галифакс] сдержать слона-отшельника [Черчилля]? Я сильно сомневаюсь»[178].
Черчилль понимал, насколько опасны для него такие мнения. Каждый его шаг рассматривали под лупой. Если он хочет остаться премьер-министром, ему нужно найти способ завоевать сердца недовольных.
Общественная же поддержка была очень сильна. Почти год газеты призывали включить его в правительство. По всему Лондону висели плакаты с надписью: «Какова цена Черчилля?» Но для успеха ему нужно было нечто большее, чем поддержка нации. Накануне Черчилль отправил весьма любезные письма Чемберлену и Галифаксу, стараясь вызвать у них симпатию своим обаянием. Чемберлен оставался лидером консервативной партии и, несмотря на недовольство лейбористов, лордом-председателем Совета.
Черчилль оказал и еще одну любезность Невиллу – не стал немедленно перебираться в дом № 10 по Даунинг-стрит. Вместо этого он еще месяц провел в резиденции Адмиралтейства, чтобы мистер и миссис Чемберлен могли переехать без спешки. Черчилль делал все, что было в его силах, чтобы нормализовать отношения между партийными фракциями. Именно этому была посвящена его первая речь в Палате общин в качестве премьер-министра. Он выступил на следующий день, 12 мая.
