Тёмные самоцветы - [111]

— Доброе утро, граф, — сказал отец Бродский.

Ракоци, ибо это был именно он, спрыгнул с седла и быстро зашагал к коновязи.

— Прошу прощения за столь ранний визит, — заговорил он, привязывая кобылу. — Ваш нарочный мялся и путался, однако я все же понял, что прошлым вечером отец Краббе, видимо, не добрался до миссии, и счел за лучшее явиться сюда, чтобы оказать вам любое содействие, на какое способен. — Ракоци поклонился полякам, после чего повернулся к отцу Якову. — Да ниспошлет вам Господь днесь покой, добрый отче.

То ответил столь же традиционно.

— И да будет Он направлять вас во всех ваших деяниях, сын мой.

— Отец Яков пришел сюда незадолго до вас, — счел нужным сообщить отец Бродский. — С известием о печальной участи отца Краббе или кого-то, кто украл его одеяние.

— Молю Господа о последнем, — пробормотал отец Яков.

— Но первое вероятнее, — сказал хмуро Ракоци. — У меня есть все основания думать так. — Он замолчал, увидев в дверях главу польской миссии, вперившего в него злобный взгляд.

— Надеюсь, — осведомился язвительно отец Погнер, — вы дерзнули явиться сюда не без веской причины?

Ракоци проигнорировал его выпад.

— Причина есть, — сказал он, — ибо, похоже, поломка вашей кареты была неслучайной. Я обнаружил подпилы на спицах разрушившегося колеса, а также и на оси. Дерево было ослаблено более чем вполовину.

— Невероятно! — вскричал отец Погнер.

— Печально, но это именно так, — отозвался Ракоци. — Карета, даже выехав из моего двора, не продержалась бы долго. Первый сильный толчок… — Он вздохнул. — Я вынужден заключить, что кому-то потребовалось подвигнуть отца Краббе к пешей прогулке.

Отец Погнер грозно насупился, собираясь дать достойную отповедь наглецу, но тут в разговор вступил отец Яков.

— Прошу прощения, но время идет, а на улице по-прежнему валяются два мертвеца. Один догола раздет, на другом — католическая сутана. — Он вздрогнул, вспомнив, как изуродован второй труп, и перекрестился.

Католики также перекрестились, но — слева направо, по-римски, а Ракоци, ни на кого не глядя, сказал:

— В таком случае, полагаю, нам надо незамедлительно поехать туда и попытаться во всем разобраться.

Отец Погнер вскипел. Как смеет командовать здесь этот венгр?

— Ерунда! — возопил он сердито. — С членами нашей миссии ничего такого не может случиться!

Ракоци посмотрел на отца Якова, потом перевел взгляд на иезуита.

— Вот как? — сказал он, и темные глаза его странно блеснули. — Это, пожалуй, единственный случай, когда мне хотелось бы, чтобы все вышло по-вашему, а не как-то иначе.

* * *

Письмо Анастасия Сергеевича Шуйского к Стефану Баторию Польскому.

«Отпрыску наизнатнейшего в Венгрии рода, многомудрому правителю Польши шлет самые искренние приветствия его истинный друг из Москвы!

Отнюдь не с радостью считаю необходимым сообщить вам, что с одним из ваших посланников случилось несчастье. Десять дней назад известный вам отец Краббе был найден убитым на одной из московских улиц. Его наемный слуга Юрий погиб рядом с ним. Отец Погнер и алхимик Ракоци опознали тела, хотя священник был изуродован почти до неузнаваемости. По мнению Ракоци, большую часть увечий ему нанесли уже после смерти. Из сострадания молю Господа, чтобы он оказался прав.

Я полагаю, что сотрудники вашего посольства уже доложили вам обо всем, и потому привожу лишь некоторые детали кошмарного преступления. Слуга был раздет догола, ему проломили череп. Священника же выпотрошили как какую-нибудь скотину, хотя одежда, правда распоротая, оставалась на нем. Это прискорбное происшествие вызвало волну возмущения среди придворных бояр. Многие говорят, что к убийству этих несчастных причастны те, кто недолюбливает католиков и поляков и стремится всеми силами выжить их из Москвы. Тут называют разные имена, поминая даже митрополита, однако находятся и краснобаи, которые утверждают, что все подстроено самими поляками, чтобы, создать впечатление, будто Москва к ним недружелюбна, и получить от этого какие-то выгоды. Вздорное мнение, но оно существует, а суду нашему предпочтительнее дурно думать об иностранцах, нежели о своих.

Кое-кто из высокопоставленных лиц пытается взвалить всю вину на вашего соотечественника Ференца Ракоци. Он был последним из тех, кто видел отца Краббе и Юрия в этот печальный день, а поскольку поломка кареты, обрекшая несчастных на блуждание по московским трущобам, произошла по выезде из его дома, пущен слух, что колеса подпилены именно там. Этот слух ретивее всех раздувает князь Василий Андреевич Шуйский. Он, как известно всем, очень амбициозен и метит в цари. У него есть причины копать Ракоци яму, ибо тому покровительствует Борис Годунов, являющийся главным барьером на пути князя Василия к трону, и князь Василий пойдет на все, чтобы его повалить. Падет Ракоци — Шуйские примутся за ваших иезуитов, потом возьмутся за немцев, за англичан. Годунов смотрит на Запад, и князю Василию необходимо опорочить его политику в глазах московитов, да так, чтобы он уж не встал. Далее князь Василий — уже без помех — съест Романова (тот не столь силен, как татарин), и путь на престол для него будет открыт. Все это произойдет, если кто-нибудь не вмешается и не нанесет жестокому и себялюбивому князю удар. Кто это может быть, я не ведаю, но обещаю вам приложить все усилия, чтобы предотвратить худшее из возможного, хотя и не обладаю особым влиянием при дворе. От вас я не прошу ничего, кроме внимания в должный момент, когда предводитель всех злокозненных Шуйских будет повержен. Тогда я предстану пред вами, гордясь своей дружбой со столь благородным и просвещенным монархом, и буду верно служить вам везде, куда бы вы ни решили направить меня.