Темнота (Народные суеверия) - [17]

— Хорошо, — сказал режиссер. — Поговорим об этом завтра. А ты, мальчик, молодец. Как это ты догадался, кто чорт?

— Да я по свечке, товарищ Дмитриев, — гордо заявил Митька. Он поднял с полу толстую красную свечу с позолотой и показал ее режиссеру.

— Эта свеча у нее на полке валялась, на кухне. Я сразу эту свечу и узнал. Вот, думаю, кто у нас чорт.

— Ловко, — одобрил режиссер. — Ты, я вижу, настоящий сыщик.

— Я не сыщик, — ответил Митя. — Я пионер. А пионеры никаких чертей не боятся.

Монтер и Паня ночевали в ту ночь у Митьки. Федосья, наконец, согласилась отпереть им дверь и выслушать рассказ о том, как Митька поймал чорта. Когда же она узнала, что чортом была Марья, то так рассердилась, что хотела итти бить ее шваброй.

— Видишь, мама, — сказал Митька, — настоящих чертей нет. Я же говорил тебе, что это все обман…

Ложный страх

Я рос, как многие, в глуши,

у берегов большой реки,

где лишь кричали кулики,

шумели глухо камыши,

и синий бесконечный лес

скрывал ту сторону небес,

куда, дневной окончив путь,

уходит солнце отдохнуть.

Я страха смолоду не знал.

Считал я братьями людей

и даже скоро перестал

бояться леших и чертей.

Однажды няня говорит:

— Не бегай ночью: волк сидит

за нашей ригой, а в саду

гуляют черти на пруду!

И в ту же ночь пошел я в сад.

Не то, чтоб я чертям был рад,

а так — хотелось видеть их…

Иду. Ночная тишина

какой-то зоркостью полна,

как будто с умыслом притих

весь мир земной и наблюдал,

что дерзкий мальчик затевал.

И как-то не шагалось мне

в прозрачной этой тишине.

Не воротиться ли домой?

А то вдруг черти нападут

и потащат с собою в пруд

и жить заставят под водой?

Однако я не шел назад.

Играет месяц над прудом,

и отражается на нем

береговых деревьев ряд.

Я постоял на берегу,

послушал, — черти ни-гугу…

Я пруд три раза обошел,

но чорт не выплыл, не пришел.

Смотрел я меж ветвей дерев

и меж широких лопухов,

что проросли вдоль берегов

в воде: не спрятался ли там?

Узнать бы можно по рогам…

Нет никого. Пошел я прочь,

нарочно сдерживая шаг…

Так, любопытствуя, давил

я страхи ложные в себе

и в бесполезной той борьбе

немало силы погубил.

Смерть Николина камня

В Кряжиме за околицей лес — березы вперемежку с соснами, а в лесу, возле бережку на студеном ключе, — Николин камень.

Большой камень. С боков он обточен — века обточили его, а сверху на нем выемка, будто след человеческой ступни.

И ходит сказание про этот камень:

Давно это было, когда святой Никола еще по русской земле странствовал, смотрел, как наши мужики живут, горюют; проходил он и через кряжимский лес, остановился у камня отдохнуть; вот на эту старую сосну он вешал свою сумочку с ржаным хлебом, пил воду из студеного ключа и, поднявшись на камень, беседовал с богом.

С той поры камень хранит Николин след.

И сосна еще жива, на которой он свою сумочку вешал, — только совсем старая стала, одной верхушкой зеленеет, а у корней большое сквозное дупло, такое большое, — через него человек может пролезть.

А где Никола побывал, то место свято. Хранит и почитает народ эти места.

Хранят и почитают кряжимские мужики и камень Николин, и сосну Николину, и лес кругом них — заповедный Николин лес; все берегут пуще глаза: гордятся мужики, что Никола возле их села останавливался и здесь с богом беседовал.

И гадают: не о кряжимских ли мужиках он говорил ему?

Надо полагать, что да, о них. И доброе что-нибудь говорил: ведь Никола, ежели рассердится, сам накажет, а никогда богу не пожалуется на слабого человека.

Он этакий: сердитый, да милостивый.

Раз говорил — хорошо говорил. Значит кряжамские мужики на особом счету у бога: сам Никола за них ходатай.

И правда, подает бог милость Кряжиму. Что ни двор на селе, то полная чаша. Что ни мужик, то богатырь-крепыш. Что ни баба, то красавица, могутная да ядреная, на спине хоть рожь молоти. Скот ли там посмотришь, сады ли, пчельники, огороды, нивы… везде благодать.

А почему? — Никола выпросил.

И во всем Кряжиме, почитай! первый двор — Бирюковский двор. Не двор, а вроде как курмыш целый… Вдоль порядка четыре избы стоят и не какие-нибудь, а пятистенные.

И всем двором, всей обширной семьей управляет сам дед Василий. Работяга старик.

Еще не белел восток — только-только третьи петухи протрубили, — а Василий уже по двору бродит. Побывал у лошадей, посмотрел овец, коров, — весь двор обошел. В другой день он крикнул бы:

— Эй, вставайте!

Разбудил бы разом всех, во всех четырех избах. Старик любит, чтобы вставали все на работу до солнышка. Известно ведь: «рано встать — много хлеба жевать». И послушно зашевелились бы люди во всех избах.

А нынче нет. Нынче праздник: Никола вешний.

Поговорил Василий дружелюбно с лошадьми и — шасть через сарай — вышел задними воротами на огород.

Восток зарозовел весь. Небо стало бирюзовое, глубокое, а звезды на нем побледнели, будто веснушки на молодом лице.

«Хорош день будет, — подумал Василий, — упросил Никола Илью для своего праздничка».

Он привычно представил, как святой Никола, опираясь на клюку, прошел по раю к пророку Илье, который испокон веков делает погоду, и попросил его попридержать нынче и тучи, и туманы, и ветер, чтобы народу православному хорошо было править Николины именины.

Дед молча прошел в крайнюю избу — в самую большую, в которой жил сам со своим старшим сыном. Вошел и застучал кулаком по полатям — благо такой большой вырос.