Темная река - [9]

— Сегодня еще не плыли.

Снова наступило молчание. Он нервно ковырял землю, она поправляла волосы.

— Один сидишь?

— Как видишь…

— Зенек…

Он поднял на нее глаза.

— Зенек… — снова повторила она.

Он не отозвался.

— Зенек, Стах хочет на мне жениться.

— Пусть женится… Мне-то что до этого?

— Но я не хочу.

— Тогда не выходи за него.

— Зенек… я хотела… хотела тебе что-то сказать.

— Говори. — И он снова уперся взглядом в траву между вытянутыми ногами.

Иренка присела на корточки около него:

— Не знаю, как тебе сказать…

— Тогда не говори.

— Почему ты такой?

— Какой? — Он не поднял головы.

— Людей избегаешь, на реке прячешься, становишься диким.

— А тебе какое до этого дело? — Он чувствовал, что сейчас закричит или разрыдается.

— Помнишь, Зенек…

Он уперся рукой о землю, пружинисто оттолкнулся и встал, распрямившись:

— Ничего не помню… Ничто меня не касается… Пошли вы все… Весь свет…

Она расплакалась, и Зенек смягчился:

— Чего ты, наконец, хочешь от меня?

— Если ты скажешь, чтобы я не выходила за Стаха, я не выйду.

— Ну и что?

Иренка встала, вытерла глаза и, не сказав больше ни слова, пошла в сторону деревни.

Он снова сел и задумался.

Возле самого берега плыл труп мужчины. Зенек вздрогнул.

— Если что на роду написано, того не избежишь, — прошептал он очень тихо.

Месяц медленно бледнел, небо на востоке начало светлеть. Зенек приостановился: что это — солнце всходит или горит где-то? Нет, это рассвет. Он ускорил шаг. До дома оставалось километра два. Опаснее всего идти через деревню: каждый остановит, будет спрашивать. Что он должен отвечать? От ходьбы болело все тело. Однообразным движением он выбрасывал вперед негнущуюся ногу, затем наклонялся…

В деревне его никто не заметил. Рассвело, когда он входил на отцовский двор.

Услышав скрип калитки, мать беспокойно заворчала в кровати:

— Старый, Зенек снова где-то шастал. Всю ночь его не было и постели.

— Не твое дело. — Разбуженный Станкевич потянулся за кисетом с махоркой, медленно, покусывая край газеты, сделал самокрутку и закурил. Потом встал и вышел на кухню. Как раз в это время Зенек открывал дверь.

— Пришел? — пробурчал старик.

Сын ответил что-то невнятное.

— Закуришь? — Отец пододвинул ему кисет.

Зенек, не снимая шубы, сделал самокрутку.

— Садись, — приказал старик.

Зенек послушно сел.

— Где был? Таскаешься по ночам…

Отец смотрел на сына спокойно, прищуренными глазами. С минуту сидели неподвижно, молча, настороженно.

— Послушай меня, Зенек, — не спеша, рассудительно заговорил отец. — Ты уже взрослый, знаешь, что делаешь, сам за себя отвечать можешь. Не думай, однако, что я дурак и не знаю, куда ты ходишь.

Зенек открыл было рот.

— Молчи. Я не спрашиваю тебя ни о чем, но хочу тебе кое-что сказать — ты ведь мой сын. Ну разве ты можешь воевать?

— А вы считаете, что все должны прятаться по хатам? Не видите, отец, что происходит?

— Вижу. Я, если будет нужно, и сам пойду. Но ты… — Он невольно посмотрел на его ногу.

Глаза Зенека запылали огнем:

— И вы, отец, тоже? — Голос его зазвенел.

Старик указал на дверь, ведущую в комнату:

— Мать и девчонки.

Снова курили в молчании. Наконец старик поднялся, придерживая штаны рукою:

— Поговорим как-нибудь в другой раз. А сейчас ложись. Далеко был?

— Километров двадцать.

Станкевич шагнул к сыну, но неожиданно махнул рукой, повернулся и скрылся в комнате.

ГЛАВА II

Той ночи Зенеку не забыть до гроба. Их разбудил стук в окно. Некоторое время все лежали, затаив дыхание. Стук повторился.

— Кто там? — Голос матери слегка дрожал. Ночной визит в те времена не сулил ничего хорошего. Отец прислушивался. На всякий случай у него был заранее продуманный путь для побега.

— Откройте, Станкевичева, это я…

Они узнали голос Матеуша и с облегчением вздохнули. Старик зашаркал к двери. Щелкнул засов.

— Забирай, Людвик, своих, и прячьтесь под обрывом.

— А что произошло?

— Бандеровцы едут.

— Зачем?

— Как это зачем? Ты что, не видел тех, что плыли по Вепшу?

Зенек вышел в сени в одном белье и как зачарованный глядел на Матеуша, на его карабин и патронташ с патронами.

— Предупредите соседей, а мы идем на шоссе.

Все жители деревни лежали под высоким берегом Вепша. Не хватало человек двенадцати. Зенек понял, что они ушли с Матеушем на шоссе оборонять деревню. Чуть больше десятка… Зенек почувствовал себя чрезвычайно глупо.

За их спиной бурлил Вепш. Люди с опаской озирались, и было трудно понять, чего они боялись больше: фашистов-бандеровцев или плывших по реке трупов.

Однако бандеровцы до них не доехали: задержались в Махувце, расположенном в семи километрах от их деревни. Там застрелили двух стариков, которые не успели скрыться.

Утром, когда возвращались, Зенек увидел идущую с родителями Иренку. Она задержалась — похоже, что хотела поговорить с ним. Затем ее догнал Франчук…

После той памятной ночи Зенек постоянно думал о Матеуше. Были дни, когда хотел пойти к нему и попросить принять его к себе в отряд, дать оружие: для стрельбы ведь ноги не нужны, достаточно рук и хорошего глаза… Но когда, уже собравшись, он ковылял через избу, решимость покидала его. Снова посмотрят с жалостью на его искалеченную ногу…

Поговорить им удалось только осенью — на свадьбе у Иренки. Сначала Зенек не хотел идти, хотя пригласили их всех. Они пришли вдвоем. Франчук поцеловал руку матери, обменялся рукопожатием с отцом и Зенеком и, прокашлявшись, объявил, с чем пришел. Иренка крутила в пальцах бахрому платка и не поднимала глаз от пола.