Темная река - [8]

В Вуйтовице первый дом от реки принадлежал Краузе. Говорили, что по происхождению он немец, что, как и его брат, служит в немецкой жандармерии. Но с Краузе все было в порядке. Он не был с ними, но и не мешал, даже если к нему обращались с какой-нибудь просьбой. А вот дочь его путалась с немцами, — правда, только с одним немцем из фабричной охраны. Люди, впрочем, говорили, что он, кажется, чех, но ни слова по-польски он не понимал, а ведь чешский язык сходен с польским. Несколько раз предупреждали Ядвигу, что остригут ее, но она никого не слушала и почти каждый день ходила в Жулеюв. Сидели с этим фрицем в закусочной, обнимались на людях, затем шли к нему на квартиру. Старуха Краузе говорила людям, что Ядвига имеет право любить кого захочет. В ответ ей молча кивали. Не поймешь, что у людей в душе.

Однажды в начале весны в деревню приехала комиссия клеймить скот. Крестьяне встревожились. Им объявили, что меченый скот нельзя ни резать, ни продавать без уведомления немецких властей. «Как же это так? — думали люди. — Моя корова, мои свиньи — и теперь вроде бы уже не мои? Немецкие? А кто кормил их, кто ухаживал?»

Комиссия уехала, а хаты по вечерам гудели, как улья. Крестьянам нанесли удар в самое больное место — занесли руку над их собственностью.

Старик Станкевич бродил по двору как в воду опущенный, раздражался из-за каждой мелочи. Он, всегда такой заботливый к скотине, теперь ни с того ни с сего лупил черенком вил коров и свиней, пинками разгонял кур, гусей и уток.

Зенек снова начал ходить на Вепш, снова сидел на своем любимом месте и смотрел, как темная речная вода текла внизу, под его ногами.

Все чаще ему хотелось броситься вниз головой в водоворот и больше не выплыть. Он представлял себе свое тело на дне реки, на гладком песчаном дне, но отгонял от себя эти страшные мысли и, крестясь, ковылял домой.

Июнь был знойным. Люди чуть свет спешили в поле, где скопилось немало работы: прополка, уход за табаком, свеклой.

Зенек продолжал упорно тренировать свою ногу. Как зимою в снег, так теперь в высокие травы на берегу Вепша он падал измученный, готовый отказаться от своей затеи. Он то начинал молиться, то проклинал все на свете, но все же поднимался и снова начинал свои упражнения. Люди видели его усилия и единодушно пришли к заключению, что рассудок Хромого окончательно помутился.

Только отец не говорил ни слова. Он наблюдал за сыном из-под прикрытых век и приговаривал:

— Моя кровь! Задиристый! Настойчивый!

Полдни тогда были жаркими, это Зенек помнил хорошо. Он сидел на берегу, подставив лицо легкому ветерку, тянувшему прохладой от воды. На середине реки что-то чернело. Зенек посмотрел машинально, без всякого интереса. Мало ли разных предметов плыло по Вепшу? Минуту спустя, однако, он встал, присмотрелся внимательнее — и тотчас же по спине пробежали холодные мурашки. Это был человеческий труп.

— Отец! Отец! — закричал он, повернувшись к дому. — Утопленник плывет по Вепшу!

— Что? — не понял старик, занятый чем-то во дворе.

— Утопленник плывет!

Крик Зенека услыхали соседи, толпой прибежали на берег, как обычно в таких случаях, по дороге хватая первое попавшееся под руку: багры, вилы, мотыги.

Вытащили.

Это была молодая нагая женщина с разбитой головой. Долго стояли над трупом, теряясь в догадках. Наконец привязав утопленницу за ноги к дереву на берегу, отправились в полицейский участок и к ксендзу. Полицейские покачали головами, что-то записали, утопленницу приказали похоронить. Похоронили ее у кладбищенской стены, там, где хоронили самоубийц. Ксендз Голашевский справил панихиду за упокой христианской души.

Потом были и другие: женщины, мужчины и даже дети, одетые и нагие, искалеченные и без следов увечий, начавшие уже разлагаться, смердящие и убитые совсем недавно.

— Бандеровцы зверствуют! — разносилось по округе. — Вырезают целые деревни!

А потом в верховьях Вепша начали гореть деревни. Они пылали почти каждую ночь.

— Хорошо, что это не у нас, — говорили люди. Бабы творили молитвы: — Спаси нас, господи!

О нравах бандеровцев рассказывали Кароль Стасяк и Бронек Мадзяр, которые до войны служили в полиции. Снова собирались вечерами по хатам, сидели вдоль стен и обсуждали происходящее. Высказывались серьезно и осторожно…

Зенек, один из немногих, ходил на Вепш ежедневно и считал проплывающие трупы. Увидев тело, он читал молитву и высматривал следующее. Прекратились даже его обычные беседы с рекой.

— Ты окончательно потеряешь рассудок из-за этих покойников, — стращала его мать, когда он ночью просыпался от собственного крика.

Зенек ничего не отвечал, а наутро снова шел на реку, на свое обычное место. «За что вас погубили? — думал он. — За что? Что вы сделали этим негодяям?»

Однажды он встретился с Иренкой — она пришла на реку. Зенек оглянулся: она стояла у него за спиной, и скрыться было некуда. Минуту они молчали. Он глядел на нее снизу вверх, как когда-то на немецкого солдата, и охотно провалился бы сквозь землю. Ему было стыдно так сидеть, но было стыдно и встать.

— Сидишь? — спросила она.

— Да вот сижу…

— Плывут? — Кивком головы она указала на реку.