Телониус Белк - [51]

Ничего страшного. Всё рано или поздно произойдёт и закрутится по-новой. В конце концов, магазины в Финляндии закрываются не так, как у нас, спустя неделю после открытия. Они здесь стоят по сто лет. Поэтому, вместе с товарами предлагают воспоминания. Иногда продавец вкладывает их в пакет вместе с тростями для мундштука, а иногда выставляет воспоминания на улице в больших коробках в качестве рекламы. И можно придти сюда через несколько лет и ещё раз вслушаться в колокольчик. Можно, впрочем, и не заходить. Просто взглянуть на плакат Майлса Дэвиса через окно, как сейчас и в одну секунду утомиться от нахлынувшего груза воспоминаний.

Звенит колокольчик, от грустного звука которого я вдавливаю голову в плечо и прищуриваюсь точно очкастый — откуда такая грусть в колокольчике? Потом поднимаю глаза. Вижу постер Майлса Дэвиса в полный рост. И, вопреки настроению, едва сдерживаюсь, чтобы не засмеяться — уж больно Мопся на Майлса Дэвиса похожа, — как две капли воды, вплоть до одним краем помятой кожаной шляпы.

Но взгляд Ботинка скользит по затянутому в кожу Майлсу, без какого-то ни было скептицизма. Он не видит там Мопси. При виде плаката, он вспоминает какую-тобарабанную дробь и выстукивает её на паспорте в нагрудном кармане. Из-за того, что Ботинок привык выстукивать между делом на чём угодно, выходит довольно громко. Так громко, что с виду настороженный продавец немедленно оборачивается, отставляет кофе в бело-синем как местный автобус стаканчике и с энтузиазмом настраивает кассовый аппарат. Ботинок переносит взгляд с плаката на продавца и продолжает выбивать пульс из своего кармана, не здороваясь. Сбивка наверняка крутая и чувствуется, что слегка фанковая. Сразу видно, что на пороге магазина появился серьёзный профессионал.

Глядя на встревоженного нашим появлением продавца, принимаю серьёзный вид и я тоже. Шутки закончились. Из заднего кармана моего вываливается бумажка. Я сощуриваюсь и пытаюсь прочитать что там написано. Но вместо рекомендаций по выбору мундштука теперь там какой-то знак — больше меньше или равно. Да, именно так. Но Белк говорил, что выбирать надо большее.

— И какой же мундштук будем пробовать? — спрашивает Ботинок.

Продавец, как и все финны лыс, полноват, татуирован и невероятно благожелателен. Правда, как и всем в этих широтах, ему требуется немного времени на разгон. Поэтому благожелательность его была с самого начала приправлена слабым оттенком ленивой, медлительной грации. Но теперь он готов к работе и вовсе не сердится, что не дали ему кофе допить. Настоящий профессионал. А отец, так просто гангстер на пенсии в своей шляпе «Федорино горе», а главное — с хорошим английским языком! Тоже профессионал. Широкого профиля.

Теперь оба этих серьёзных профессионала смотрят в упор на меня. Я понимаю, что пришла пора действовать.

Разворачивая бумажку, я ещё раз надеюсь увидеть уютное послание про морошковый кофе. Но вместо этого вижу знаки и несколько довольно странных картинок ещё. Долго смотрю на них, будто в текст вчитываюсь, и, наконец, понимаю, что хотел от меня Телониус Белк. Мундштук с максимально открытой пастью — вот что. Мундштук, сквозь который видно звёзды, как в телескоп.

Продавец кивает. Есть мундштук с большой пастью. Для альта у него есть всё. Он и сам на альте поигрывает после того как перестал оружием торговать. Влюблён в смертоносный металл и всё такое. А альт из саксофонов — самый смертоносный… Что уже подобрали себе достойный инструмент?

Наверное, Ботинку не очень хочется такое переводить — про смертоносное оружие и всё остальное. А может, боится, что придётся ещё один саксофон покупать. Что с ними потом мне делать — на балконе складировать?

Поэтому Ботинок делает кислую мину и говорит, что инструмент уже есть.

Продавец улыбается. Но всё-таки он слегка озабочен.

— Это большой номер, — переводит Ботинок. — Ты точно уверен что именно он тебе нужен? Ведь для альт-саксофона это настоящий слоновий калибр.

Я утвердительно киваю головой

Продавец что-то вполголоса добавил. Ботинок крякнул, но перевёл:

— Типа хорватской ручной пушки. Затвор на один патрон. Ты из него стрелять собрался, дядя Шарик?

— Да, — твёрдо говорю я.

Это саксофон и я собираюсь стрелять из него как из пушки. Хорватский он или ещё какой — мне не интересно.

— Средняя камера подойдёт? А, старик? — вполголоса продолжает переводить Ботинок.

Куда там! Самая большая! Самая пресамая!

Во мне просыпается непонятно откуда взявшаяся жадность. Но продавец всё-таки рекомендует брать мундштук со средней камерой. Я упираюсь, показываю на бумажку, которую написал Белк — ту самую, где только что загорелся знак «больше». Отчаяно жестикулируя, отец ведёт разговор с продавцом. И на бумажке вдруг отчётливо проступают буквы, складывающиеся в… дайте ка поближе посмотреть.. да, так я думал. На бумажке написано «Отвяжитесь».

Хорошо. Пусть будет самый большой номер и средняя камера.

Но пусть тогда будут и самые тяжёлые трости. Так, чтобы я почувствовал, что всё — караул.

Продавец сурово добавляет:

— Студент ямаха — ноу… — и быстро рисует саксофон, раздербаненный на четыре части.