Телевизор. Исповедь одного шпиона - [155]

* * *

Я ехал к дому Ивана Перфильевича, думая о том, что я ему скажу, и что будет, когда дверь мне откроют Ванька или Петрушка, и увидят меня, таким, в драном полушубке, с повязкою на груди, с непокрытою белобрысой головой. Но дверь мне почему-то отворил сам хозяин. Увидев меня, он лишь слегка улыбнулся, и я увидел, что в уголке его глаза дрожит слеза. Я не выдержал, и упал на колени, и расплакался, и он тоже стал реветь, как младенец, целуя и обнимая меня.

– Господи! – прошептал он. – На всё Воля Твоя…

Потом меня кормили, и отмачивали в горячей ванне, и странный богемский немец Станислав Эли менял мне повязку, и мне стало вдруг ясно, что он ничего не смыслит в медицине; это было совершеннейшее шарлатанство, по сравнению с уверенными руками Магомета. Потом я спал, много и спокойно, не видя никаких снов, не думая о том, что где-то гремит война, где-то убивают или насилуют; мне было безразлично, мне нужно было отдохнуть. Потом я проснулся и пошел к своему благодетелю.

Иван Перфильевич купил за семь тысяч финский остров к северу от Петербурга[381] и теперь затеял там строительство палаццо по итальянскому образцу. Он сидел в своем кабинете, обложенный архитектурными чертежами, линейками и циркулями. Я сел в кресло, в котором я однажды уже сидел и извинялся за то, что беру без спроса французские книжки из шкафа.

– Иван Перфильевич, – сказал я. – Кто-то хлопотал за меня перед императрицей, чтобы меня отправили на учебу в Лейпциг, и я подозреваю, что это были вы. Если так, я обязан вам…

– Нет, – отвечал Иван Перфильевич. – Я этого не делал. Тебе известно, что случилось с Аристархом Иванычем?

Я понуро кивнул.

– Незадолго до гибели Аристарх Иваныч прислал мне письмо, – сказал он, – в котором просил соблюсти одну формальность: дать тебе вольную, ибо ты по духу свободный человек. Я исполнил его просьбу, и вот сей документ.

– Иван Перфильевич, – сказал я, – я благодарю вас, но у меня есть еще одно подозрение, которое я давно питаю и о котором не решаюсь спросить вас. Я давно заметил нечто странное: вы рекомендовали меня Батурину, называя его в письме братом, а полковник Балакирев также называл побрательником Аристарха Иваныча. Вы все связаны между собою… Вы держите при себе Эли, который выдает себя за доктора, но на деле он такой же доктор, как я монгольский падишах[382]. Эли наставляет вас в искусстве алхимии. А вы являетесь главой какого-то тайного общества…

– Целью нашего общества, – гордо поднял голову Иван Перфильевич, – является соблюдение нравственных идеалов и поиск религиозной истины. Ступай же и более не греши.

Все-таки Иван Перфильевич, при всем моем уважении к нему, был страшный педант.

Глава сто двенадцатая, в которой Тараканова убегает

Арест княжны вызвал негодование во всех европейских дворах. Более всего возмущались французы и австрийцы, владевшие Ливорно. Они утверждали, что похищение произошло в нарушение международного права; адмирал Грейг отвечал, что «Святой мученик Исидор» – это территория императрицы Екатерины, а потому он волен поступать, как ежели он был бы в Петербурге. Гавань Ливорно была заполнена местными жителями, подзуживаемыми поляками из свиты княжны, меж русскими кораблями постоянно сновали небольшие лодки; Грейг приказал выставить оцепление, и в случае необходимости стрелять.

На следующий день после ареста к консулу Дику явился граф Орлов, невыспавшийся и в дурном настроении. Очевидно, его мучило похмелье. Он рассказал ему все: и как он получил письмо с угрозами от Румянцева, и как Батурин пришел к нему, и как они помирились, и договорились действовать сообща, и как Тейлор писал княжне печальное письмо; Тейлор все боялся, что в последнюю минуту план сорвется, и кто-нибудь скажет княжне об истинных намерениях графа Карельского, и она улизнет; и как они уговорили меня помогать им, и следить на всякий случай за княжною и стоять под ее окнами, притворяясь влюбленным; я просил взамен только одного, чтобы ее не пытали.

Орлов сказал, что княжна не догадывается об этом фарсе, и что она пишет ему письма, с просьбою помочь ей освободиться, и еще спросил для нее несколько французских или английских книг. Дик сказал, что спросит у жены, пошел в спальню и через некоторое время принес несколько сентиментальных книжек; я посмотрел на первую, лежавшую поверх стопки, это было «Возмездие» Голдсмита[383].

Княжна была больна; ее щеки, раскрасневшиеся от чахотки, были похожи теперь на два спелых яблока. Она, как будто не читая, переворачивала страницы, и спрашивала только о том, где сейчас граф Орлов: со стороны могло показаться, что она переживает не столько за себя, сколько за него. Ей дали врача и служанку.

Через два дня подняли якорь. На корабле оставались Грейг, Батурин, Тейлор; Орлов уехал в Петербург посуху, через Пизу и Лейпциг; меня держали в каюте как пленника, иногда давая встретиться с княжной, чтобы я шпионил за нею, но княжна не говорила ничего внятного, а только рассеянно смотрела в окно каюты, и на мои уверения в любви и преданности отвечала пустыми отговорками. Я навсегда запомнил ее именно такой, больной и